Наталия Ломовская - Лебяжье ущелье

– Вот как? – искренне удивилась Катя и поинтересовалась: – Так почему же вам кажется, что у меня тяжелая жизнь?

– Вы очень много работаете. У вас нет никого, кто бы мог о вас позаботиться, напротив, вам самой нужно заботиться о многих…

– Ну, так уж и о многих, – усмехнулась Катя. – Всего-то о Мышке. Еще о папе с мамой, которые живут далеко, и все, что я могу для них делать – это писать письма и иногда посылать деньги. Ах да, еще о Рикки.

– Кто это – Рикки?

– Мангуст. Вернее, серый индийский мунго, о котором Киплинг написал. Помните про Рикки-тикки-тави? Держим вместо кошки. Отлично ловит мышей.

– Откуда он у вас взялся? – теперь удивился Георгий.

– Его нашей соседке, актрисе, подарил какой-то поклонник, большой любитель экзотики. А она отдала его нам, потому что редко бывает дома и не может как следует о нем заботиться. Мангуст хирел, болел, и…

– А что, если вы сами заболеете?

– Георгий, я не вполне понимаю, что вы хотите сказать, – с недоумением произнесла Катя. – Разумеется, я могу заболеть, остаться без средств, потерять крышу над головой и податься в профессиональные нищие. Но так живет бо́льшая часть населения России, и у всех те же перспективы. Так что мое положение не уникально…

– Но от этого оно не становится более легким.

– Да, мне бывает трудно, – вынуждена была согласиться Катерина. – Но я далека от того, чтобы ежедневно оплакивать свою участь.

– Вы мужественная девочка, Катя, – проговорил Георгий, и в голосе его слышалось волнение. – И вы заслуживаете лучшего. Катя, я уже немолод и не стою внимания такого очаровательного существа, как вы, но если бы я мог надеяться…

– Можете.

Катерина сказала это и сама испугалась сказанного. Покосилась на Георгия. Что он? Молчит и смотрит на нее, словно не верит своему счастью. А глаза взволнованные, и крупной дрожью дрожат сцепленные в замок руки, так что звенят льдинки в бокале с коктейлем… Неужели она стала так дорога ему?

Георгий сладил с собой, полез во внутренний карман пиджака и достал синюю бархатную коробочку. Открыл ее, и бриллиантовый лучик уколол Кате глаза.

– Вы согласны стать моей женой? Ответьте мне, Катя… Я буду заботиться о вас и о Мышке. Я увезу вас отсюда, из этого шумного, жадного города. Вы будете жить в чудесном, тихом месте, в белом дворце. Он стоит на вершине горы, и весь мир будет лежать у ваших ног. Вы будете писать свои картины, гулять между сосен, купаться в тихом лесном озере… Из ваших глаз уйдет тревога, и вы никогда не узнаете больше горя и лишений. Мышка пойдет учиться в гимназию, ее будет привозить домой шофер, такую смешную и важную в форменном платье. И, может быть, у нас будут еще дети! Если вы не любите меня сейчас, то, может быть, полюбите потом, позже! Не отказывайтесь от моей любви, Катя…

Может быть, он говорил какие-то другие слова, но Катерина хотела слышать, и слышала именно это. И она закивала, улыбаясь сквозь слезы. Георгий надел ей кольцо на палец и надолго припал губами к ее руке, а она поцеловала его в голову, в жесткие седые волосы, пахнущие, по злой иронии судьбы, тем же одеколоном, которым пользовался Иван…

Сборы не заняли много времени. Катя не успела за эти годы обрасти бытовыми подробностями, она даже спала все на том же раскладном кресле, которое теперь попало на место, уготованное ему лет пять назад, на помойку. Кое-что из картин Катерина отнесла в «Серебряный павлин» – Эмилия успеет их продать до Катиного отъезда, кое-что подарила в один небольшой музей, отнесла в запасники родного училища, но почти ничего не взяла с собой. Соседям, оплакивающим отъезд Кати и Мышки, она подарила натюрморт, написанный тут же, в этой квартире. В тот день, помнится, бабушке Гульнаре передали с поезда посылку от родни, и чего там только не было! Чудесные дыни, по форме напоминающие дирижабль, и почти такие же огромные, виноград, красные яблоки, румяные лепешки, домашнее вино в оплетенной бутыли, изюм, урюк и сизые ломти необыкновенно вкусной вяленой баранины! И вот оно, былое изобилие, осталось запечатленным на обширном холсте. Пусть висит здесь, в кухне, и напоминает о Кате. А Катя увезет с собой в новую жизнь не только благодарную память о соседях, но и многочисленные наброски – морщинки Гульнар-апы, родинку Акбара, обветренное лицо Лизы, добрые глаза дяди Вити, усталые руки его жены. Через много лет актриса Света, уже покинувшая Россию, уже пригревшаяся на солнце Голливуда, прикупит на аукционе картину соотечественницы, чье имя покажется ей знакомым, и с изумлением узнает в главной фигуре себя. Она сначала поплачет немного, а ночью примется звонить в Россию Анечке, редактору толстого литературного журнала, и подруги проболтают четыре часа подряд, вспоминая коммунальную квартиру, суп из бульонных кубиков, одни приличные сапоги на двоих, маленькую художницу Катю и ее забавную дочку… Но это потом, потом!

А сейчас Катя прощается со всеми в последний раз и делает шаг за порог. Притихшая Мышка следует за ней, несет коробку, в которой возится, шерудится Рики. И вдруг Катя понимает, что уезжает, что прощается с Москвой, с Иваном, с целым пластом своей жизни. И понимает, что Мышка, быть может, никогда не увидит своего родного отца. Ей хочется плакать, но она не может себе этого позволить и запрокидывает голову. Сквозь дрожащую поволоку слез видит она голубое небо и высоко-высоко летящих огромных птиц. Неужели это лебеди? Как серебрятся на солнце их крылья! А один отстает, бедняжка. Ну, давай, давай, и у тебя хватит сил… Возвращаются… Какие красивые… И почему Катя не видела их раньше?

Мышка берет ее за руку – маленькой липкой лапкой.

– Чего слезами капать, – говорит она со вздохом. – Хочешь мармеладного червячка? У меня целый кулек, все накопленные деньги потратила. Теперь-то уж не нужно во всем себе отказывать…

Жизнь на новом месте устроилась не сразу. Быть может, причина была в том, что Катя представляла себе все немного по-другому. Белый дворец на вершине горы и в самом деле был, но оказался он заброшенным пансионатом, оформленным во вкусе девяностых, малиновопиждачных лет. Мышка, как только приехали, пустилась бегать по пустым коридорам, дразнить гулкое эхо, но как-то быстро устала, раскапризничалась и заявила, что ни за что не хочет тут жить! Но оказалось, что им и не надо селиться в пропахших пылью и плесенью комнатах. Для житья был приспособлен небольшой флигель, чудесный домик с черепичной крышей! Мышка первая взбежала на крылечко, потянула на себя тяжелую дверь… Дверь подалась – кто-то открывал ее изнутри. И вдруг Мышка завизжала, так переливчато и весело, что Катя сначала ахнула, а потом чуть не завизжала сама. На крыльцо из дома вышло нечто…

– Это Ворон, он безобидный, – с некоторым опозданием предупредил Георгий. – Он тут за шофера, сторожа, садовника, подсобного рабочего… В общем, за все, только что вышивать не умеет.