Лорен Оливер - Пандемониум

— Хочешь, расскажи, — предлагаю я.

После долгой минуты молчания Джулиан начинает рассказывать, он говорит быстро, его как будто прорвало.

— Я был в лаборатории, а снаружи такой большой забор. Только он был… не знаю, как сказать, но это был не настоящий забор. Он был из человеческих тел. Из трупов. А воздух над ним черный от мух.

Джулиан снова замолкает.

— Рассказывай дальше, — шепотом говорю я.

Джулиан тяжело сглатывает.

— Когда приходит время моей процедуры, меня привязывают к столу и просят открыть рот. Двое ученых силой открывают мне рот, а мой отец… Отец тоже был там. Он взял в руки такой большой жбан с цементом, и я понял, что он собирается влить его мне в горло. Я закричал и начал от него отбиваться, а он все повторял, что это совсем не больно, что так для меня лучше. А потом цемент начал заполнять мне рот, и я стал задыхаться…

Джулиан умолкает. У меня сжимается сердце. На секунду мне хочется обнять его и прижать к себе. Но это было бы дико и неправильно на тысячу процентов. Джулиан снова ложится, должно быть, после того, как он пересказал мне свой кошмар, ему стало легче.

— Мне тоже снятся кошмары, — говорю я и тут же исправляю свою ошибку: — Раньше снились.

Даже в темноте я могу уверенно сказать, что Джулиан смотрит в мою сторону.

— Хочешь, расскажи, — повторяет Джулиан мои слова.

Я вспоминаю о кошмарах с моей мамой. В этих снах я смотрела, как она идет к краю утеса над океаном, и ничего не могла сделать. Я никогда никому не рассказывала об этих кошмарах. Даже Алексу. Кошмары прекратились после того, как я узнала, что мама все эти годы была жива, она сидела в «Крипте». Теперь в моих кошмарах пожары, Алекс и колючки, которые превращаются в цепи и тащат меня под землю.

— Раньше мне снились кошмары о моей маме, — говорю я, на слове «мама» у меня перехватывает дыхание, но я надеюсь, что Джулиан этого не заметил, — Она умерла, когда мне было шесть лет.

Это очень похоже на правду, ведь я так ее и не увидела.

Слышится шорох со стороны койки Джулиана, а когда он начинает говорить, я чувствую, что он повернулся в мою сторону.

— Расскажи мне о ней, — тихо просит он.

Я, не мигая, смотрю в темноту, она словно водоворот черных узоров.

— Мама любила экспериментировать на кухне, — медленно подбирая слова, начинаю я.

Нельзя рассказывать Джулиану слишком много. Если сболтну что-то лишнее, это может вызвать у него подозрения. Но разговор в темноте приносит облегчение, и я продолжаю рассказывать.

— Помню, как-то она испекла оладьи со стручковым перцем. Неплохо получилось.

Джулиан сидит тихо, дыхание у него становится ровным.

— Еще она со мной играла, — говорю я.

— Играла? — переспрашивает Джулиан, и я слышу в его голосе изумление.

— Ага. И в настоящие игры тоже, не только в те, что предписаны в руководстве «Ббс». Она выдумала, будто у нее…

Мне кажется, что я зашла слишком далеко, и прикусываю язык.

— Что она выдумала?

Внутри меня нарастает давление, все возвращается — моя настоящая жизнь, моя прошлая жизнь. Наш бедный дом, шум волн и запахи бухты; почерневшие стены «Крипты» и солнечные лучи, пробивающиеся сквозь изумрудно-зеленую листву в Дикой местности; все мои «я», похороненные так глубоко, чтобы никто не мог их найти… Я вдруг чувствую, что должна продолжать рассказывать, иначе просто взорвусь изнутри.

— У нее был ключ, и она придумала, будто он открывает двери в другие миры. Это был самый обыкновенный ключ, не знаю, где мама его взяла, может, на какой-нибудь гаражной распродаже, но она держала его в красной коробочке и доставала только по особым случаям. А когда доставала, мы притворялись, будто путешествуем по всем этим мирам. В одном звери держали людей как домашних животных; в другом мы могли кататься на хвостах комет. Еще был подводный мир и мир, где люди спали весь день, а по ночам танцевали. Моя сестра тоже с нами играла.

— А как ее звали?

— Грейс.

У меня сжимается горло. Я начинаю объединять свои разные «я», места, жизни. Мама исчезла еще до рождения Грейс, да и Грейс была моей кузиной. Но странное дело, я легко могу это представить: мама берет на руки Грейс и кружит ее в воздухе, а из хриплого репродуктора несется музыка духового оркестра; мы втроем скачем галопом по деревянному полу в длинном коридоре и изображаем, будто схватили за хвост комету. Я вот-вот расплачусь и усилием воли заставляю себя глотать слезы.

Джулиан молчит минуту, а потом говорит:

— Я тоже воображал всякое.

— Да?

Я утыкаюсь лицом в подушку, чтобы он не мог услышать, что у меня дрожит голос.

— Да. В основном в больнице и в лабораториях, — Еще одна пауза, — Я воображал, будто я дома. Придумывал разным звукам новое значение, понимаешь? Например, бип-бип-бип кардиомонитора — это кофеварка. А когда слышал шаги, то воображал, будто это мои родители, хотя их никогда там не было. А запах… Ну, ты знаешь, как в больницах всегда пахнет? Отбеливателем и совсем чуть-чуть цветами. Так я воображал, что это потому, что моя мама стирает.

Спазмы в горле прекратились, и дышать становится легче. Я благодарна Джулиану за то, что он не стал говорить о том, что поведение моей мамы нестандартное, не стал ничего подозревать и расспрашивать ни о чем тоже не стал.

— На похоронах тоже так пахнет, — говорю я. — Как будто отбеливателем. И цветами.

— Не люблю этот запах, — тихо говорит Джулиан.

Если бы его не так хорошо выучили и будь он не так осторожен, Джулиан бы сказал «ненавижу». Но он не может произнести это слово, в нем есть сильные эмоции, а сильные эмоции слишком близко к любви, а любовь — это амор делириа нервоза. Самая смертоносная из всех смертоносных болезней. Она причина игр, секретных «я», спазмов в горле.

— Я тоже воображал, будто я — путешественник, — говорит Джулиан, — Представлял, как это путешествовать… по другим местам.

Я вспоминаю, как увидела его в зале после собрания АБД. Как он сидел там, в темноте, и смотрел все эти потрясающе красивые слайды.

— По каким? — спрашиваю я, и сердце у меня набирает обороты.

Джулиан колеблется и наконец говорит:

— Ну, просто но стране. По другим городам.

Что-то мне подсказывает, что он снова не хочет говорить правду. Может, на самом деле он имеет в виду Дикую местность, другие места без границ, где все еще существует любовь и где, как считается, уже уничтожили всех людей.

Наверное, Джулиан почувствовал, что я ему не верю, и поэтому торопится объяснить:

— Просто фантазировал в детстве. Так же как по ночам в лабораториях, когда проходил все эти тесты и процедуры. Чтобы не было страшно.

В тишине я остро чувствую землю у нас над головой, она лежит слой за слоем, тяжелая и плотная. Такое ощущение, что нас здесь похоронили навечно. Я встряхиваюсь.