Софья Прокофьева - Кольцо призрака

Нижняя ступенька лестницы трухляво подломилась под ногой Анны.

За зиму дача как-то ушла в землю, между бревен вылезла седая пакля. Крыша просела. Только молодо, с блеском разворачивались листья сирени, обступившей низкую террасу. Все запахи распахнувшейся земли, чувственные, парные, разогретые чистым гниением, поднимались из-под слоя прошлогодних листьев. Грязь, корни. И сквозь них уже торопятся острые локотки травы.

Господи, снова весна, все лезет, трава. Птица пролетела, зачем? Охота ей летать…

А он?.. Я бежала, а он смеялся. И кто-то еще смеялся. Я не буду думать об этом, иначе я сойду… не знаю, что со мной будет…

Отсырелая, разбухшая дверь никак не открывалась. К соседям что ли сбегать? Нет, кругом ни души. Может, по воскресеньям и наезжают, а в будни никого.

Анна рванула дверь изо всех сил. Дверь, сочно ухнув, распахнулась. Она даже растерялась, не узнавая темную комнату: был ремонт или не был? Лапоть прошлым летом нагнал рабочих, за неделю управились, стены обшили вагонкой, получилось, как деревянная шкатулка. Красиво…

Как же быстро все обветшало, из углов ползет гниль. А сырость какая, нежилая, как в погребе. Воздух холодный, стылый. Анна толкнула мутное, в грязных разводах окно. Потянуло молодым теплом, овевая лицо.

Анна принесла воды, поставила большой мятый чайник на плитку. На подоконнике кверху лапками лежали высохшие пустые мухи. Сладко до тошноты пахло мышами. По углам рассыпана сухая ромашка. Нет, видно, хорошо мыши здесь погуляли. Испугаешь их ромашкой, как же.

Возле печки таз, полный немытой посуды, разбитый граненый стакан. Клеенка на столе вся в оспинах, в пятнах, к ней намертво приклеилась тарелка с позеленевшими остатками каши. И, словно в насмешку, рядом красный новенький телефон. Откуда здесь телефон? Не помню… Анна сняла трубку. Ей ответила неживая, как пустое гнездо, тишина. Анна с досадой поставила телефон на пол, густо намылила клеенку. Она скребла, мыла, выносила мусор во двор. Откуда столько ветхого хлама? Стала вытаскивать из таза грязную посуду, порезала палец. Потекла кровь. Где йод? Нету. И бинта нет.

Правильно сказала Милочка: возьмите санитарку Раю Толстомордую на целый день, она вам все вымоет. Вот Нонна Александровна каждую неделю… – тут Милочка для виду зевнула, веки голубые, все лицо голубое и отвернулась. Что я, не знаю, она каждый день к Нонке бегает. Да плевать. Тряпочку бы чистую палец завязать. Возьмите на целый день… как возьмешь, это же ползарплаты.

Нет, зря я Милочку не послушала. Деньги-то есть. Сашка исчез, по командировкам мотается, а деньги дает большие. Зарабатывать стал. Научился наконец. Мать думает, да знаю я, о чем она думает. Нет, надо было взять Раю Толстомордую…

В суетном движении впорхнула в окно синица с шелковой желтой грудкой. Начала слепо метаться, ударяясь о стены, о стекла. Обезумевший сухой треск крыльев. Вдруг тишина. По рельсам сквозняка вылетела в окно. Примета плохая: кто-то умрет. Мне бы самой сдохнуть. Андрей не звонит. А я все жду. Чего ждать? Нечего.

…Бабушка Нюра ела золотую пшенную кашу, не спеша ложкой сгоняла синицу с края эмалированной миски. «Оставлю тебе, милая. Дай поесть в сытость. А ты, Нюточка, козу привяжи вон к тому колышку. Вишь, она всю траву тут объела. Али боишься, Нюточка?»

Какая чушь в голову лезет. Одно неясно, как перевозить мать сюда, на дачу. Как их оставить тут вдвоем? В последнее время в движениях матери появилась неуверенность, и тонкая рука с повисшей складкой ненужной кожи норовит, походя, ощупать стену. Может, позвать кого пожить с ними, да кто поедет в эту развалюху без удобств?

Анна достала из сумки носовой платок обернуть ранку и вдруг увидела: на пальце пустая оправа от кольца, камня нет. Ухнувший столб пустоты. Выпал, потерялся. Она смотрела на узорную оправу, набившуюся изнутри грязцу. Повернула пустую оправу на пальце, будто камень каким-то чудом мог сам вернуться на место.

У матери где-то есть свечка, фонарик, спички, все наготове, вдруг свет отключат. Вот он, фонарик, в тумбочке. Анна опустилась на колени, пятачок света выхватил из темноты сброд старых, отживших вещей. Анна с ужасом увидела черную, бездонную, как ей показалось, щель между досками. Вдруг туда камень закатился? Тогда придется пол поднимать. Целое дело. Но все равно найти его надо…

Откуда-то выскочила мышь, испугав Анну ловким проворством. Исчезла. Анна выглянула в окно. Там, в сером, бледном небе, неподвижно повисла черная, филигранно вырезанная ветка. Как это время так быстро прошло? Уже вечер, ничего не успела, придется переночевать.

Может, домой вернуться? Подняться по темной лестнице, позвонить. Мать не слышит, дремлет. А Славка… Чужой, враждебный взгляд. Отталкивает меня. Но у меня ключи…

Как Славка повзрослел за эту зиму, я только сейчас заметила. Еще больше на Сашку стал похож. Из всех одежек вырос, все на нем незнакомое. Сашка ему покупает. А тапочки в передней маленькие, спереди протерты, пальцы торчат…

Я ему говорю: «Ночуй в моей комнате. У меня диван пошире». «Нет, я у бабули». Вот и весь разговор.

До чего тяжелый ребенок, или возраст такой? Говорят: переходный. Нет, тут другое…

Анна вышла в чистые сумерки, упругая прохлада, свежесть, близкий перестук электрички. Зелени еще мало, потому так слышно.

Анна собрала у забора светящиеся рваной белизной березовые дрова. Почему их так мало? Ведь была целая поленница, высокая, прикрытая толем. Хотя чего удивляться, разворовали за зиму, забор еле держится, тащи, кому не лень.

«Сказочные дрова, сказочные», – вспомнила Анна довольное урчание Лаптя. Он тогда целый грузовик пригнал. Угрюмые мужики молча сложили дрова у забора, он их торопил, потом слюнявил пальцы, считал деньги и сгинул. А ночью они с Андреем рядышком сидели возле печки, кристалл у нее на коленях…

Не сидели они, и печки не было, и кристалла не было, и не рядышком – ничего не было…

Вдруг захолодало. Анна вытерла ноги о коврик тумана, белое, живое стелилось, ползло вверх по ступеням. Зябко. Грохнула поленья у печки. Заперла двери. Береста занялась сразу и жарко. В трубе ухнуло, загудело. Алое, рдеющее обвело неплотно подогнанную чугунную дверцу печки.

Какие-то голоса. Мужские. Чавкающие по грязи сапоги. Слава Богу, прошли мимо.

«Свет зажигать не буду», – решила Анна.

Задернула куцые, словно обкусанные снизу занавески. Может, наверху заночевать, наверху посуше. Нет, нет… Там два мертвеца лежат на узкой постели. Застыли, неразделимо переплелись руками, ногами, слились в одно, проросли друг в друга. Лежат, светясь восковой наготой. Нет, не было этого…

Вдруг оглушительные удары кулаков обрушились снаружи на дверь террасы. Пьяные смешки.