Виктория Шваб - Незримая жизнь Адди Ларю

Марш отрицает, что в то время находился под воздействием каких-либо наркотических веществ.

Оценочная стоимость 15000 долларов.

29 июля 1914

Вийон-сюр-Сарт

В Вийоне дожди.

Сарт выходит из берегов, ливень превращает тропинки в грязевые потоки, что устремляются к дверям домишек, гудят в ушах Адди бесконечным шумом льющейся с небес воды. Она закрывает глаза, и ей снова десять, пятнадцать, двадцать. По отмытой дочиста деревне она бежит босиком с влажными юбками и развевающимися за спиной волосами. А потом снова открывает глаза, и проходит две сотни лет.

Маленькая деревушка изменилась, и это заметно невооруженным взглядом. Адди узнает все меньше и меньше, находит больше и больше непривычного. Кое-где она еще может разглядеть знакомые места, но воспоминания поизносились, годы до сделки почти стерлись.

Однако кое-что осталось неизменным.

Дорога, что проходит через городок.

Маленькая церковь в центре.

Низкая ограда кладбища.

Адди медлит в дверях часовни, наблюдая за бурей. Когда она приехала, у нее с собой был зонт, но резкий порыв ветра погнул спицы. Хорошо бы дождаться, пока перестанет дождь, ведь у Адди всего одно платье. Но она подставляет ладонь каплям, падающим с небес, и вспоминает Эстель: та, раскинув руки, всегда выходила навстречу буре и приветствовала непогоду.

Покинув убежище, Адди спешит к воротам кладбища.

За считанные мгновения она промокает до нитки, но дождь теплый, да и Адди не сахарная. Она идет мимо нескольких новых надгробий и множества старых, кладет по цветку шиповника на могилы родителей, а потом отправляется на поиски Эстель.

Все эти долгие годы она скучала по старухе, по ее утешению и советам, сильной хватке, хриплому смеху. Эстель верила в Адди, когда та еще была Аделин, еще была здесь, еще была человеком. И хоть она изо всех сил цепляется за эти воспоминания, голос Эстель с годами почти исчез из памяти. Только на кладбище Адди могла его воскресить. Присутствие Эстель чудилось повсюду – в древних камнях, в земле, поросшей сорняками, старом дереве над могилой…

Но как раз дерева-то и нет.

Могильный холмик по-прежнему на своем участке, он осел, надгробие пошло трещинами, а вот прекрасное дерево с раскидистыми ветвями и глубокими корнями исчезло.

Остался лишь корявый пень.

Шумно вздохнув, Адди опускается на колени и гладит мертвый расколотый обрубок. Нет! Только не это… Она и так многое утратила и оплакала, но впервые за все годы ее настигает ошеломляющее чувство потери. Ей не хватает воздуха, не хватает сил.

Горе, глубокое, точно колодец, окутывает Адди.

Зачем сажать семена? Холить их и взращивать?

Все равно все погибнет, умрет.

Осталась лишь она – одинокий призрак, который горюет по своей потере. Зажмурившись, Адди пытается вызвать в памяти Эстель, вспомнить голос старухи: пусть та скажет ей, что все будет хорошо, что это лишь дерево, – но голос пропал, потерялся в буре эмоций.

Адди сидит на кладбище до заката.

Дождь превратился в морось, капли изредка барабанят по камню. Она промокла насквозь, но не чувствует этого – почти ничего не чувствует, пока за спиной не начинает дрожать воздух и сгущаться тень.

– Мне жаль, – произносит шелковистый голос.

Впервые на ее памяти слова из уст Люка звучат искренне.

– Твоих рук дело? – шепчет она, не поднимая взгляда.

К ее удивлению, Люк опускается рядом с ней на промокшую землю. Но его одежда выглядит совсем сухой.

– Ты не можешь винить меня во всех несчастьях, – вздыхает он.

Адди даже не понимала, что дрожит, пока Люк не обнимает ее за плечи. Она вздрагивает под тяжестью его руки.

– Знаю, я бываю жесток, но природа суровее меня.

Теперь Адди замечает: пень пересекает обугленная линия. Быстрый, горячий удар молнии.

Легче ей не становится.

Адди не в силах смотреть на обрубок дерева. Не в силах больше здесь оставаться.

– Идем, – говорит Люк, поднимая ее на ноги.

Адди не знает, куда они направляются, да ей и все равно, лишь бы подальше отсюда. Она поворачивается спиной к обугленному пню, почти сравнявшейся с землей могиле.

«Даже камни…» – думает Адди, следуя за Люком прочь от кладбища, деревни, от своего прошлого.

Сюда она больше не вернется.

Париж, конечно же, изменился куда больше Вийона.

За прошедшие годы его отполировали до блеска: белокаменные здания с угольно-черными крышами, высокие окна и железные балконы, широкие проспекты с цветочными магазинами и кафе под красными маркизами.

Люк и Адди сидят во внутреннем дворике, ее платье полощется на летнем ветру, на столе – открытая бутылка портвейна. Адди пьет, надеясь стереть из памяти образ дерева, и знает, что никакое вино не избавит ее от воспоминаний.

Но это не значит, что не стоит пытаться.

Откуда-то с берега Сены доносится голос скрипки. За мелодией слышен шум автомобильного двигателя, мерный топот лошадиных копыт. Причудливая мелодия Парижа.

Люк поднимает бокал:

– С годовщиной, моя Аделин.

Адди смотрит на него, уже приготовившись выдать привычную реплику, но вдруг осекается. Если она принадлежит ему – значит, и он должен принадлежать ей.

– С годовщиной, мой Люк, – отвечает Адди, просто чтобы взглянуть на его реакцию.

В награду она получает приподнятую бровь, вздернутый уголок рта, удивление в зеленых глазах.

Затем он опускает взгляд, покручивая бокал.

– Однажды ты сказала, что мы похожи, – говорит Люк словно бы сам себе. – Мы оба… одиноки. Я возненавидел тебя за это. Но ты в какой-то мере права. Полагаю, – медленно добавляет он, – в компании есть смысл.

Никогда еще его слова не звучали так по-человечески.

– Ты скучаешь по мне, когда тебя нет рядом? – спрашивает Адди.

Он поднимает глаза, светящиеся изумрудом даже в темноте.

– Я рядом куда чаще, чем ты думаешь.

– Ну конечно, – фыркает Адди, – приходишь и уходишь, когда вздумается! А мне остается только ждать.

Его взгляд темнеет от удовольствия.

– Ты ждешь меня?

Теперь черед Адди смотреть в сторону.

– Ты сам это сказал. Нам всем нужна компания.

– А если бы ты могла меня позвать?

Пульс Адди слегка учащается.

Она еще не подняла головы и потому сразу видит его – катящийся к ней по столу. Тонкий ободок, вырезанный из светлого ясеня.

Кольцо. Ее кольцо!

Дар, что она вручила мраку той ночью.

Дар, которым он пренебрег, обратив его в дым.

Тот образ, который он воссоздал в церкви у моря.

Но если это иллюзия, то бесподобная. Вот выбоина – здесь долото отца вонзилось слишком глубоко. Вот гладкое местечко, отполированное пальцем за годы тревог.

Оно настоящее. Должно быть настоящим. И все же…