Виктория Шваб - Незримая жизнь Адди Ларю

Бар неподвижен. Нет, он не опустел, но больше никто в помещении не двигается. Люди замерли на полпути, полуслове, не донеся напитки до рта. Не сами замерли, разумеется, их заставили окаменеть. Как марионеток, подвешенных на веревке. Музыка продолжает играть. Сейчас она негромкая, кроме нее во всем баре слышно только взволнованное дыхание Генри и стук сердца Адди.

Во тьме звучит голос:

– Аделин.

Весь мир словно затаил дыхание. Раздается лишь негромкий звук шагов по деревянному полу. Из сумрака появляется фигура.

Прошло сорок лет – и вот он, совершенно не изменился, так же как не изменилась и она. Те же кудри цвета воронова крыла, изумрудные глаза, лукавый изгиб губ. На нем черная рубашка на пуговицах, рукава закатаны до локтей, через плечо перекинут пиджак, рука свободно лежит в кармане брюк. Воплощение небрежности.

– Прекрасно выглядишь, любовь моя, – улыбается он.

При звуках его голоса в душе Адди как всегда ослабевает какой-то узел. Раскручивается канат, но не дает облегчения. Потому что она ждала, конечно же ждала, затаив дыхание, с ужасом и надеждой. И теперь наконец можно выдохнуть.

– Что ты здесь делаешь?

Люку хватает наглости принять оскорбленный вид.

– У нас годовщина. Я-то думал, ты помнишь.

– Сорок лет прошло!

– И кто в этом виноват?

– Один лишь ты.

Краешки его губ приподнимаются в улыбке. А потом взгляд зеленых глаз обращается к Генри.

– Полагаю, я должен быть польщен сходством?

Адди не клюет на удочку.

– Генри не имеет к этому никакого отношения. Отпусти его, он все забудет.

Улыбка Люка увядает.

– Я тебя умоляю, ты смущаешь нас обоих. – Он кружит вокруг них, словно тигр возле добычи. – Я ведь отслеживаю всех своих должников. Генри Штраус так отчаянно мечтал, чтобы его хотели. Продал душу за всеобщую любовь. Из вас вышла просто чудесная пара!

– Так отпусти нас.

Темные брови приподнимаются.

– А ты решила, что я хочу вас разлучить? Вовсе нет. Время сделает все за меня, и довольно скоро. – Он поворачивается к Генри. – Тик-так. Ты пока измеряешь жизнь днями или уже начал отсчитывать часы? Или это еще тяжелее?

Взгляд Адди мечется между ними: зеленые глаза Люка победно горят, с лица Генри сбежали все краски.

Она ничего не понимает.

– О, Аделин…

Имя возвращает ее в реальность.

– Человеческая жизнь так коротка. У некоторых она короче, чем у остальных. Наслаждайтесь тем, что осталось. И знай: это был его выбор.

Закончив, Люк разворачивается и исчезает во мраке.

Бар вновь оживает, заполняется шумом, и Адди вглядывается в тени, чтобы убедиться – те пусты.

Человеческая жизнь так коротка.

Адди смотрит Генри: тот больше не мнется позади нее, он бессильно опустился в кресло.

У некоторых она короче, чем у остальных.

Склонил голову и вцепился в запястье, там, где носят часы. Внезапно те вновь неведомым образом оказываются на его руке. Адди уверена на сто процентов – он их не надевал. Генри их не носит.

Однако часы как наручники сияют на его запястье.

Это был его выбор.

– Генри, – начинает она, опустившись перед ним на колени.

– Я хотел тебе сказать… – бормочет он.

Адди притягивает часы к себе и всматривается в циферблат. Они с Генри провели вместе четыре месяца. За это время часовая стрелка переместилась с половины седьмого до половины одиннадцатого. Четыре месяца, на четыре часа ближе к полуночи. Адди всегда думала, что дальше стрелка пойдет на второй круг.

«На всю жизнь», – сказал Генри. Она знала, что это ложь.

Люк никогда бы не дал столько времени человеку – особенно после нее.

Она ведь знала, должна была знать! Просто решила, что Генри продал душу за пятьдесят, тридцать или даже десять лет – этого бы хватило.

Но на часах только двенадцать отметок, в году двенадцать месяцев, но Генри ведь не мог быть таким идиотом!

– Генри, сколько времени ты попросил?

– Адди, – умоляющим тоном произносит он, и впервые ее имя из его уст звучит иначе. Будто бы оно сломано.

– Так сколько? – требовательно спрашивает она.

Генри долго молчит.

А потом наконец раскрывает всю правду.

4 сентября 2013

Нью-Йорк

Юноша страдает от разбитого сердца. Он устал от бесконечных бурь. Он пьет, пока осколки не перестают царапать ему грудь, пока в голове не стихают раскаты грома. Пьет, когда друзья убеждают, что все будет хорошо. Пьет, когда они говорят, мол, это пройдет, пьет, пока бутылка не пустеет и мир не начинает размываться. Недостаточно, чтобы утихомирить боль, поэтому он уходит, и они его отпускают.

В какой-то момент по пути домой начинается дождь.

Звонит телефон, и звонок остается без ответа.

Разбивается бутылка, вспарывая ладонь.

Вот он уже возле своего дома – сидит на крыльце, прижимая руки к глазам и убеждая себя, что это всего лишь буря.

Но на сей раз она не собирается уходить. В облаках нет просвета, не видно лучей солнца на горизонте, гром в голове просто оглушающий. Генри достает несколько таблеток сестры – «маленьких розовых зонтиков», но те не помогают, поэтому он догоняется своими собственными.

Откинувшись на мокрую от дождя лестницу, Генри таращится вверх, туда, где край крыши встречается с небом, и не в первый раз прикидывает: а сколько шагов отсюда до этого края.

Генри точно не знает, хочет ли спрыгнуть. Вполне вероятно – нет. Может, он собирался войти внутрь, а затем подняться до квартиры, но у самой двери решает идти дальше, а потом – выйти на крышу. И, стоя там, под моросящим дождем, решает, что ему надоело решать.

Путь прям. Полоса блестящего гудроном асфальта, и лишь ступеньки отделяют Генри от края. Таблетки действуют, успокаивают боль, вот только после них тебя окружает ватная тишина, и от нее даже хуже. Глаза закрываются, и конечности наливаются тяжестью.

Это просто буря, говорит себе Генри, но он так устал искать от нее убежище.

Это просто буря, но за ней всегда придет следующая.

Буря, просто буря – но сегодня она слишком сильна. Генри не справляется.

Он пересекает крышу, не замедлив шага, пока не подходит к самому краю, заглядывает за ограждение, а носки ботинок уже нащупывают пустоту.

Там-то незнакомец его и находит.

Именно там мрак предлагает ему сделку. Не на всю жизнь – всего лишь на год.

Потом Генри удивится, как вообще согласился, отдал все за такую малость, но в тот миг, когда его ботинки уже скользят к краю, Генри думает лишь о том, что согласился бы и на меньшее. Вот и вся правда: он бы продал душу, всю свою жизнь даже за один день – за час, за минуту, за мгновение покоя.

Просто чтобы унять боль в груди.

Заставить умолкнуть бурю в голове.

Генри слишком устал от боли. Именно поэтому, когда незнакомец протягивает руку и тянет его от края, Генри не колеблется.