Виктория Шваб - Незримая жизнь Адди Ларю

«Поднимайся», – приказывает она измученному телу.

«Поднимайся», – велит усталым костям.

Адди заставляет себя встать на ноги и доковылять до решетки. Сжимает руками холодную сталь, отчаянно трясет изо всех сил, пока мускулы не начинают ныть. Прутья стонут, но не поддаются. Адди до крови царапает болты, и солдат лупит кулаком по решетке, угрожая пустить строптивую заключенную на растопку.

Она такая дура!

С чего Адди взяла, что все получится? Решила, будто забвение – то же самое, что невидимость, и оно поможет ей остаться незамеченной. Зря она покинула Бостон: самое страшное, о чем там приходилось волноваться, это военные пайки и зимний холод. Вообще не стоило возвращаться во Францию. Дурацкая честь, упрямая гордыня. В предыдущую войну Адди сбежала, переплыла Атлантику, вместо того, чтобы встретить опасность дома. Ведь Франция для Адди почему-то всегда означала именно это – дом.

Дом.

В какой-то момент Адди решила, что может помочь. Разумеется, неофициально, но у тайн нет владельцев. Делиться ими мог кто угодно, даже призрак.

Самое главное – не попасться.

Три года Адди переправляла военные секреты через оккупированную Францию. Три года – и в итоге оказалась за решеткой. В каменном застенке неподалеку от Орлеана.

Неважно, что они ее забудут. Это не имеет никакого значения – солдаты и не пытаются запомнить заключенных. Здесь все лица странные, чужие и безымянные, так что если Адди не выберется, она исчезнет.

Адди прислоняется к ледяной стене, тщетно кутаясь в драную куртку, и закрывает глаза. Она не молится, вернее, не совсем, просто думает о нем. Возможно, даже жалеет, что сейчас не лето, не июльская ночь, когда он сам бы ее нашел.

Солдаты довольно грубо ее обыскали и отобрали все представляющее хоть минимальную угрозу – с помощью чего она бы могла их ранить или сбежать. Кольцо забрали тоже, оборвав кожаный шнурок, на котором оно висело, и куда-то выбросили.

Однако, покопавшись в своих лохмотьях, Адди нащупывает деревянный ободок в складках кармана. Она рада, что кольцо нельзя потерять, и с благодарностью подносит его к пальцу.

На мгновение Адди колеблется – кольцо у нее уже двадцать девять лет со всеми сопутствующими обязательствами. За двадцать девять лет она ни разу им не воспользовалась.

Но сейчас даже самодовольная ухмылка Люка предпочтительнее вечности в тюремной камере или еще чего похуже.

Конечно, если он вообще явится.

Шепот отдается в ее памяти, страх, от которого не избавиться, Чикаго – как комок желчи в глотке.

В груди Адди горит гнев. В глазах Люка – яд.

Лучше я останусь призраком…

Она ошибалась.

Ей вовсе не хочется быть таким призраком.

И впервые за прошедшие столетия Адди возносит мольбу.

Она надевает кольцо на палец и, затаив дыхание, чего-то ждет – вихря волшебства, порыва ветра.

Но ничего не происходит…

Ничего, и Адди принимается размышлять – а может быть, после стольких лет это лишь очередная уловка, способ разжечь огонь надежды, только чтобы потом его погасить, рассчитывая, что тот потухнет окончательно?

Она уже готова разразиться проклятиями, как вдруг в камеру врывается ветерок. Он не ледяной, кусачий, а теплый, несущий с собой запах далекого лета.

Узники в противоположном углу смолкают, сбившись в кучу. Обмякнув, они таращатся в пространство перед собой, словно над чем-то раздумывают. Снаружи затихли шаги солдат, подошвы не стучат по камням, замерла немецкая речь, голоса утонули в тишине, как галька в колодце.

Повисло странное, непостижимое безмолвие, остался единственный звук – негромкое постукивание пальцев по решетке.

Адди не виделась с ним со времен Чикаго.

– Ах, Аделин, – вздыхает Люк, поглаживая ледяные прутья, – только взгляни на себя, в каком ты виде…

Адди издает болезненный смешок.

– Бессмертие развивает необычайно спокойное отношение к опасности.

– Есть вещи и похуже смерти, – замечает Люк, словно Адди без него этого не знает. Он оглядывает тюрьму, скорчив презрительную мину: – Эти войны…

– Только не говори, что ты им помогаешь.

Люк принимает едва ли не оскорбленный вид.

– Даже у меня есть предел.

– Как-то ты хвастался передо мной успехами Наполеона.

– Умей отличать амбиции от истинного зла, – пожимает плечами Люк. – Ну, довольно об этом. Как бы мне ни хотелось продолжить список моих подвигов, сейчас на кону твоя жизнь, – заявляет он, опираясь на решетку. – Как ты собираешься отсюда выбираться?

Адди знает, чего он от нее хочет: чтобы она умоляла. Как будто надеть кольцо недостаточно. Как будто он еще не выиграл эту партию, эту игру. У Адди нутро завязалось в узел, отбитые ребра разболелись, и так разыгралась жажда, что она готова заплакать, лишь бы раздобыть немного воды. Но Адди никак не может себя заставить.

– Ты же меня знаешь, – устало улыбается она, – что-нибудь да придумаю.

– Ну как хочешь, – вздыхает Люк и поворачивается спиной.

Этого довольно; мысль о том, что он покинет ее здесь одну, невыносима.

– Постой, – отчаянно зовет она, бросаясь к решетке, и дверь вдруг поддается – замок не заперт.

Люк, почти улыбаясь, смотрит на нее через плечо. Слегка повернувшись, он протягивает ей руку. Адди, спотыкаясь на ходу, вырывается из камеры на свободу и врезается прямо в него. На мгновение эти объятия, его теплое, твердое тело, окутывающее ее в темноте, дают иллюзию, что все настоящее, а Люк – человек. На мгновение она чувствует себя с ним как дома.

Но мир сразу же раскалывается, и тени поглощают их без остатка.

Вместо тюрьмы вокруг снова пустота, чернота и необъятная тьма. А когда все заканчивается, Адди вдруг оказывается в Бостоне. Солнце только начинает клониться к закату, от облегчения ей хочется целовать землю. Адди плотнее кутается в куртку и бессильно опускается на обочину. Ноги дрожат, на пальце по-прежнему надето деревянное кольцо. Она позвала, и он пришел. Адди знает, что это еще аукнется, но сейчас ей абсолютно наплевать. Она просто не хочет оставаться одна.

Но когда Адди поднимает голову, чтобы поблагодарить, Люка уже нет.

30 июля 2014

Нью-Йорк

Адди собирается, а Генри таскается следом за ней по всей квартире.

– Зачем ты согласилась? – то и дело повторяет он.

Потому что Адди знает мрак лучше, чем кто-либо, понимает его образ мыслей, если не чувства.

– Потому что не хочу тебя потерять, – говорит Адди, взъерошивая волосы.

У Генри усталый, опустошенный вид.

– Уже слишком поздно, – тяжело вздыхает он.

Еще не поздно. Пока нет.

Адди нащупывает в кармане кольцо: как всегда, оно лежит на месте и ждет своего часа. Дерево согрето теплом ее тела. Она вытаскивает его, но Генри перехватывает ее руку.