Марина Дечко - Дочь алхимика

Раскрыв одну из пилюль, графиня показательно высыпала блестящее содержимое на ладонь и, макнув в него друзу, протянула ее нам:

— Правда красиво?

Камень искрился. Сверкал ярко, изменяясь каждой гранью, и не просто белесоватыми всполохами наподобие тех, что мне довелось видеть в министерстве, но совсем по-иному. Структура кристаллов плыла, полыхая медным отсветом, пока сквозь череду изменений не остановилась на золотой.

Что это? Неужели…

Мне оставалось лишь догадываться, чего стоило маркизу сохранить самообладание. Я и сама едва сдерживалась, чтобы не броситься к женщине с расспросами. Неужели мой отец навещал ее вместе с графом Зайцевым, чтобы отдать все то же лекарство, что и мне? Тогда, выходит, и я… блаженна? Или же нет? И что за содержимое хранится в серых пилюлях? Ливиум?

Если это так, тогда загадку с исчезновением отца можно считать разгаданной: ведь если ему наконец удалось открыть элемент, способный превращать вещества в драгоценный металл, это все объясняет!

Золото всегда являлось предметом раздора, и выходит, что отца предал один из его самых близких друзей…

Верить в подобное не хотелось, но графиня снова отвернулась от нас, блаженно покачивая на ладони свою драгоценность.

— Отец поначалу сердился на меня, пока не увидел это, — подтвердила догадку Зайцева. Она снова покружила в ладонях золотой слепок, позволив нам как следует налюбоваться им. — И пообещал за помощь немало. Свободу. Фамилию. И жизнь вне этих стен. Сказал, что признает… А всего-то и нужно собрать как можно больше пилюль и зачаровать друзу со слепком человека, который несет на себе запах лекарства.

Едва ли женщина, стоявшая к нам спиной, понимала, о чем говорит. Потому как даже душевнобольных за содеянное ждал допрос. Да что там, я не сомневалась, что сам министр после услышанного незамедлительно наведается к старому графу Зайцеву, как только монастырские стены останутся позади.

Только глава старого рода умен и опытен, и потому допрос нужно будет подтвердить свидетельством той, что открыла тайну.

— Графиня… ваша помощь короне оценится не менее щедро. — Маркиз осторожно приблизился к собеседнице, а тон его голоса стал мягче, спокойнее. И я заметила, как он поднял ладони к ее голове. — Вы сможете жить, как всегда хотели. В Старороссии или же за ее пределами — выбирать лишь вам!

Запоздалая догадка пронзила меня, и я сделала несколько шагов ему навстречу, желая не допустить задуманного. Живя с больной матерью, точно знала: внушение не сработает на умалишенной — только излишне потревожит больной разум. Но маркиз этого, похоже, не знал.

Всего доля секунды понадобилась, чтобы комната вокруг нас изменилась. Старый камень стен и потолка пришел в движение, заглушаемый голосом хозяйки:

— А ведь он говорил, что вы попытаетесь навредить мне! Отец обо всем предупреждал!

Сверкая безумными глазами, графиня выбросила вперед руку — и тут же, повинуясь силовому потоку, огромная глыба, оторвавшись от дальней стены, мгновенно перекрыла вход.

Что происходит?! Роду Зайцевых подвластна лишь магия кристаллов, но здесь… Даже мне стало ясно: разбужена оказалась также сила земли, и по плывшему зеленоватому свечению оставалось догадываться о худшем: некротическая энергия готова вырваться в любой момент.

Неужели блаженной графине, как и господину Левшину, подвластно несколько талантов? Или же в монастыре нас тоже ждали? Но в сверкающей тусклыми вспышками полутьме была лишь молодая женщина и подчиняющаяся ей стихия, готовая смести все живое на своем пути…

Камень загрохотал. Растревожил землю, поплывшую рябью под ногами, и мне понадобилась вся сноровка, чтобы не упасть. Маркиз уже понял, что допустил ошибку. Спешно устремился ко мне, пытаясь сохранять равновесие, но было слишком поздно.

Стены рушились. Камень дробился над нами мелкой крошкой, сыпавшейся за воротник, а от поднятой пыли нестерпимо жгло в глазах. Блаженная графиня бесновалась, выбрасывая навстречу нам земляные волны и заставляя едва держаться на ногах от подземных толчков невероятной силы.

— Ложь! Все ложь! — Она швырнула увесистую глыбу в мою сторону, и мне едва удалось уйти. — От вашего секретаря не должно пахнуть лекарством! Щукины заговаривают дерево, от них пахнет листвой и древесной пылью, лесом!

Под ногами что-то закопошилось. Запахло дурно, как тогда, под Хвойным, и поднятые землей мелкие кости мерзко зашелестели, потянув за собою нечто шустрое, с десятком искрящихся в зеленом свечении ног.

Подземные твари!

Я закричала, когда поняла, что несколько таких созданий ползут по моим туфлям. Обернувшись, маркиз незамедлительно испепелил их огнем и, не став дожидаться следующей волны, поднял огненный щит, больше похожий на пузырь. Ногам мгновенно стало жарко, и все же это было значительно лучше, чем ощущать копошащуюся живность на тонкой ткани чулок.

После первой волны брезгливости на меня накатило внезапное чувство неприкрытого ужаса, и страшное предположение озарило вопросом: ведь Зайцевым подчинялась лишь стихия друз, но здесь… на зов откликались даже подземные гады, так неужели ее дар претерпел изменения из-за приема пилюль? Возможно ли такое? И что теперь грозило мне?!

С земли поднимались воздушные смерчи. Они подходили вплотную к защитному пузырю, пытаясь развеять его, и нехотя отползали. С каждой такой попыткой лицо министра менялось: на висках проступала мелкая испарина, а складка между бровей становилась все глубже.

Я понимала всю сложность ситуации. Маркиз не желал навредить блаженной, пытаясь уйти из ее обители невредимым. Ведь если убить молодую женщину, тонкий след, полученный для расследования государственной измены, окажется безвозвратно утерян. Поэтому огненную стихию приходилось сдерживать.

Не замечая ничего вокруг, Зайцева все звала. Припав к земле, она говорила с ней как с живой, заставляя повиноваться приказам. Еще одна глыба упала буквально в нескольких шагах от нас, пока мы пытались подойти ближе к двери.

— Прошу вас, графиня! Мы не навредим!

В воздух поднялся рой тонких разноцветных иголок, сорванных с широких оснований друз. Загудев не хуже настоящих насекомых, они яростно впились в огненную преграду, защищавшую нас с маркизом. И от этой волны нас разом отбросило к двери.

На пламенный полог посыпался тяжелый камень, отчего стало ясно: небольшое помещение рушится. Еще немного — и оно погребет нас под своими руинами, оставив навсегда частью святого монастыря.

Николай Георгиевич не задумываясь закрыл меня своим телом, отрезав от происходящего за спиной и попутно пояснив:

— Вам нужно выбираться, Ольга!

Тон министра не терпел возражений, но я больше не собиралась подчиняться. Оставить его одного?