Алиса Чернышова - Зачёт по демонологии, или пшёл из моей пентаграммы [СИ]

— Тише, — успокаивающе сказал остроухий, — Извини, что напугал, просто ты не спишь, да ещё и пахнешь страхом, стрессом и болью. Что случилось? Расскажи мне.

Тоже мне, нюхач на мою голову выискался…

Тем не менее, я задумалась, потому что кого-то в свою пернатую проблему посвящать придётся в любом случае — самой мне эту дрянь все равно не удалить — руки так не выгнутся, да и боль такую в сознании не перетерпеть.

Мер между тем — полуэльф. Пускай даже вторая половина явно принадлежала кому-то тёмному, но все остроухие хороши в лечении, что он, в принципе, и доказал, откачивая меня после встречи с доброжелателем. Идеальный вариант: и добрый пока ещё, и ушастый, и помочь хочет искренне. Одна проблема, но такая большая, что даже непонятно, как с ней жить: я — баба.

Развивая мысль, Мер — парень привлекательный. Ещё бы, с эльфийскими-то кровями! Впрочем, красота для колдунов — дело наживное, у нас треть Академии ходят такие прекрасные, что хоть плачь. Но, что ещё важнее, полукровка милый, добрый, уважительный, заботливый, защищает меня и смотрит не как на колдуна, а как на девушку. Я таким вниманием, по правде сказать, не особенно избалована (мягко говоря), и терять его… муторно, больно почти. А сомневаться не приходится, что мало какая зарождающаяся романтика выдержит испытание видом отвратительных ран, порождённых регенерацией, или развесёлым копанием в чужих внутренностях. (То есть, я вполне допускаю, что некоторым такое развлечение может показаться вполне себе романтичным, но Мер не производит впечатление любителя таких вечеринок).

— Все в порядке, — шепнула я почти с сожалением, — Плохие воспоминания, только и всего.

— Вот как… — он не поверил, конечно. — Что же. Хочешь, спою колыбельную? Или расскажу сказку?

Я даже фыркнула тихонечко.

— Ты меня с Филей не перепутал случайно, нет?

— Мне интересно, почему сказки и колыбельные считаются уделом детей? Взрослые нуждаются в них зачастую даже больше.

— Они это маскируют, знаешь ли, — хмыкнула я, — Называют иначе, чтобы не казаться детьми. Стесняются слабостей.

— Глупо это — стесняться себя. Тебе так не кажется?

Ответить мне нечего, потому что и правда — глупо. С другой стороны, смущение и взросление идут рука об руку, разве нет? Пока ты совсем маленький, не понимаешь ни своего места, ни различий меж окружающими, ни стыда за неправильность или несоответствие — ты просто таков, каков есть. Это потом взрослые объяснят тебе, кто богат и кто беден, что нормально а что — не очень…

Странная ночь, странная темнота — слишком уж густая, странный разговор, но вот прерывать его не хочется. Звучит глупо, но в присутствии остроухого боль и сомнения отступили, истаяли, сменившись странным уютом, будто я наконец-то на своем месте, рядом с кем-то… своим? Похожим?

— Ты все же получишь и сказку, и колыбельную, — сказал он, присаживаясь на одеяла рядом, — Будем считать, что мне в мои сто девяносто три стесняться уже немного неприлично…

— Ско-олько?

— Сто девяносто три, — подтвердил он с некоторой иронией, — Ещё семь лет, и я буду, наконец, считаться совершеннолетним.

— А, — сказала я глубокомысленно; давешний пассаж насчет хомячков стал несколько понятнее.

— Я понимаю, как это звучит, — сказал остроухий, укладываясь рядом, будто так и надо, и закидывая руки за голову. — Однако, переводя на ваш возраст можно сказать, что мне лет семнадцать-восемнадцать. Как и тебе.

Я нервно хихикнула. Естественно, как и мне! Кто вообще считает эту самую жалкую разницу в полтора столетия? Пф! Не наши масштабы!

Да и вообще, честно говоря, меня в тот момент несколько иные мысли занимали. Спросить остроухого, чего это он тут разлёгся, или пущай ещё полежит? И как вообще на это надобно реагировать? Когда я его жить с нами приглашала, меня всякие там половые моменты не смущали, равно как и потолочные. Все, о чём думалось на тот момент — количество монет, которые с иномирянина можно стрясти, не обнаглев при этом до пределов поистине космических. Да и какие могли бы быть проблемы? Комната у меня, конечно, была одна, зато очень просторная — видать, когда-то служила залом для приёма гостей. Специальных ширм в хозяйстве также было с избытком, особенной скромностью не страдала никогда, а на маньяка-сластолюбца тактичный Мер был похож, как наш принц — на гуманиста.

В общем, это я тогда так рассуждала, но вот сейчас, лёжа с ним рядом… А что делать, если попробует прикоснуться? Возмутиться? Или самой протянуть руку первой? Какие только глупости приходят в голову, когда тебе семнадцать и ты не имеешь никакого опыта в любовных делах! Эх, надо было соглашаться, пока Ана предлагала консультации, а я же куда там — думала, что не понадобится.

— Ладно, — сказала быстро, чтобы скрыть растерянность, — С чего начнём — со сказки или колыбельной?

— Мы совместим, — я не увидела его улыбку, но почувствовала, как она звенит в воздухе, словно бы многократно отражаясь во тьме вокруг. — Будет тебе та самая колыбельная, что мне помогала в детстве уснуть, а ещё — сказка о крылатых.

У меня по коже проползли мурашки, разом выметая всю романтическую замудрень. Ведь не бывает таких совпадений, правда?..

— Крылатых?

— О, как их только не называют разные народы — богами, ангелами, демонами, ветрами… Тысячи имен.

— Ты о чём? Ангелы и демоны — это…

— Базово это представители одних и тех же видов, — равнодушно закончил Мер, повергнув меня в пучину шока.

Между тем, мир вокруг каким-то образом изменился.

Не стало высокого потолка, затянутого паутиной — над головой засияли неведомые созвездия. Вместо одеял меня кутали хвойные лапы да пахучее сено, а комнату сменила бескрайняя степь, поросшая совершенно необычной, сияющей, колышущейся травой. В нос ударили запахи: ночи, грозы, полевых цветов, дыма от костров, сухой травы, дикого мёда, воды и тины. А ещё на меня обрушились звуки, и, приди кому в голову спросить, какова она — лучшая в мире музыка, то теперь я знала ответ.

Грохот грома вдалеке, звон колокольчиков в святилище неподалёку, свист ветров, в котором то и дело можно было различить обрывки песен, журчание ручья, стрекот цикад, крики ночных птиц — все это каким-то невероятным образом сплеталось, обрушиваясь на меня, взывая к чему-то в глубине души, отчего хотелось плакать.

— Что это? — даже не сказала, прошептала одними губами, чтобы не рушить прелесть этой невозможной музыки. Но Мер услышал и не то сказал вслух, не то подумал так, что я поняла:

— Это — Колыбельная. А насчет сказки… Слушай же. Когда в нашу плеяду миров только-только пришло человечество, оно было юным и в чём-то наивным, а в чём-то — очень простым и разумным. Тогда не существовало категорий вроде добра или зла как таковых. Это были времена практичных и, в то же время, очень возвышенных людей, которые верили не в дуализм, а в причины и следствия. То, что приносило смерть, разруху, вред, считалось опасной, но все же частью колеса жизни, где без зимы не наступить весне, а без смерти не прийти новой жизни. Эти древние люди поклонялись богам — магическим существам, олицетворявшим различные явления. Считалось при этом, что за разруху, опустошение и душевные терзания, за искушения и соблазны в ответе ветры, которые приносят это все с собой. Не плохие и не хорошие, просто свободные и гордые, злые и весёлые, шальные и опасные, любопытные и насмешливые… крылатые вестники, выполняющие волю самого мироздания.