Карина Демина - Одинокий некромант желает познакомиться [litres]

– Папенька говорит, что они априори нестабильны. Сила хаотична, а их методы воспитания… и нормальный человек с ума сойдет, если все время в мертвечине копаться будет. Эти же… главное, что у них сложно понять, когда специфика личности начинает переходить в безумие. Папенька когда-то, когда еще служил при дворе, ратовал, чтобы всех темных обязали проходить комиссию хотя бы раз в год. Но не поддержали, да… Так вот, старый граф Белов еще до войны числился в советниках его императорского величества. А как она случилась, так и пошел воевать, и хорошо так воевал, настолько хорошо, что его Полярной звездой наградили, а сами понимаете…

Полярную звезду вручают редко. За пролитую кровь. За… кажется, спасение жизни его императорского величества или же кого-то из высочайшего семейства…

– Тогда даже слухи пошли, что вот-вот обручение с великой княжной состоится… не самого графа, а сына его, который тогда только-только на свет появился. Но не вышло…

– Почему?

– Откуда мне знать? – удивилась Татьяна. – Я тебе говорю, что от папеньки услышала… и то, половину он не мне, а матушке рассказывал.

– А ты?

– А я не виновата, что он на своих фабриках орать привык. И окна не закрывает. Там не только я, там полдома слышали. Так что увидите, к вечеру весь город знать будет.

Анне стало жаль Белова.

Девушка права в том, что сплетни по городу разносятся во мгновение ока. И преображаются, обрастают самыми удивительными подробностями. А стало быть…

– С маменькой они знатно поругались. Она ж все носится с мыслью меня пристроить поудачней, а Беловы, как ни крути, род известный. И Звезда никуда не делась, и перспективы у него отличные…

– Будь у него отличные перспективы, – встряла Ольга, – торчал бы он в этом захолустье.

– Это из-за школы, – задумчиво произнесла Светлана. – Отец злится. Ему ж письмо пришло, приказ от Калевого, чтобы отдал старое училище. А он уже почти сговорился его продать под мыловарни. Всего-то оставалось, что заключение выдать, что здания к использованию непригодны…

И передать их с городского баланса в заботливые руки купца, само собой, не бесплатно. Городская казна, надо полагать, увидела бы в лучшем случае треть суммы.

– А тут эта бумага… он долго плевался. Пришлось задаток возвращать. Правда, он думал, что будет очередной сиротский приют, а не это…

За соседним столиком стало вдруг тихо. Анна даже задержала дыхание.

– И что он собирается делать?

– Пока письма строчит, только сдается, без толку, здание-то формально не городская собственность даже. Если бы успел перевести на баланс, тогда да, в аренде можно было бы отказать, сослаться на что-нибудь, но теперь… – Таржицкая вздохнула. – И ведь не бросит… он в это дело вложился, в долги влез, если сейчас ничего не выйдет, то, боюсь, мне о Петергофе только и останется, что мечтать.

– Ты не говорила…

– А думаешь, твой папенька в сторонке стоял? Там же, где и мой… в доле. Одна надежда, что Соболевская своих денег пожалеет. Она с великой княжной дружна, если отпишется, то, может, та на Калевого надавит, чтобы эту кодлу отсюда убрать…

Анна облизала холодную ложечку, подумав, что в целом день удался. А написать… написать несложно. Павел еще не уехал, и если она попросит… конечно, Никанору доложат, не без того, но…

– Надо же, до чего у вас тут… – сказала Ольга. – А мне-то представлялось, что захолустье страшное… а тут такие страсти…

– Еще и не такие, – проворчала Таржицкая. – Папенька уже строительство начал, вон еще с осени фундаменты заложили. Пляжи обустроил. Гжелич для театра на все лето ангажировал. Княжну Куракину пригласил, приедет через две недели погостить до бала. А тут эти…

– Может, обойдется?

Почему-то Анне подумалось, что нет.

Защитное поле зазвенело, задрожало, предупреждая о попытке взлома, а заодно уж развеивая остатки муторного сна, в котором он, Глеб, вновь бродил по дому.

Парадная лестница. Красный ковер. Красное на красном не видать, но запах крови стоит острый, терпкий. А вот на белых стенах пятна заметны. Яркие, что маки по весне.

Корзинка с рукоделием перевернулась, и клубок откатился к самым дверям, протянув красную нить-дорожку через всю комнату.

Поле злилось, и Глеб заставил себя отрешиться от сна. Просто сна.

Наяву тогда все было иначе. Да и прибыл он спустя неделю, когда дом уже и прибрать успели, насколько, конечно, смогли.

Он натянул рубашку, кое-как застегнул, почувствовал, что ткань прилипла к плечам, и, стало быть, снова печать закровила. Вот же, пусть и наносили их, когда Глеб пребывал в беспамятстве, но легче не стало. Отсроченная боль настигала, напоминала, что у всего есть своя цена.

Он спустился. Подумал, что стоит заглянуть в подвал, сменить Земляного, который – здесь и гадать нечего – спать устроился на полу. А потом будет сипеть, ворчать и ругаться, что горло застудил. Как мальчишка…

Он добрался до двери, попутно заглянув в залу, где нынче обустроились мальчишки. Спят. Измотались, да и… заклинание, может, не слишком этично использовать, зато и выспятся, и не вляпаются никуда.

Надо будет воспитателя подыскать. И кухарку. Снова.

Куда подевалась Адель, которая до того являлась исправно, Глеб не знал. Осознала наконец, что место ее на кухне и иного не предложат? Обиделась? Или устала? Главное, что едой в доме не пахло. Плохо.

Солнце за дверью палило нещадно. И воздух пах пылью. Дорога к воротам показалась бесконечной. А боль сползла ниже, наполняя одну печать за другой.

Может, прав был отец в том, что боль – это плата за силу, и следует принять ее сразу.

Нет. Этак додуматься можно…

– Кого там… принесло? – не слишком вежливо поинтересовался Глеб.

У кухарки имелся ключ. Он сам его сделал.

– Полиция, – ответили с той стороны баском. – Открывайте. У нас предписание.

А Павлуша исчез.

Вот утром был, еще когда из подвала вернулись, сидел, бумагами обложившись, а после… надо было делать контур двойной, чтобы и на выход, и на вход сигнализировал.

Калитку Глеб отворил. Старые ворота проржавели и открывались с протяжным скрипом, а левая створка и вовсе застревала в зарослях лебеды и крапивы. Правая же провисла, и открывать ее приходилось, слегка приподнимая, что детям было не под силу. К счастью.

Мастера нужны. И для дома, который все же стар. Крыша протекает, из окон поддувает, часть комнат завалена барахлом, в другой – запустение.

А еще школа. Реконструкция и перестройка…

– Доброго вам дня, – господин за калиткой меньше всего походил на полицейского. Он был невысок, худощав и странно неказист. Светлые волосики его растрепались, рубашка запылилась, а пиджачишко, чересчур просторный, будто чужой, измялся. Из нагрудного кармана торчал хвост клетчатого платка, а в руках господин держал массивную трость.