Шарлотта Янг - Оборотень

Анна видела ров и подъемный мост в Портсмуте; но тут, по-видимому, не было конца воротам, караулам, рвам и мостам, и на каждом шагу, во время проезда коменданта с путешественниками, происходила отдача военных почестей. Это была совершенно новая для них обстановка. Их поместили в квартире губернатора, в самой крепости, совершенно не приспособленной для дам, и м-сье де-Нидемерль рассыпался в извинениях перед ними, хотя он, видимо, уступил им свою спальню; и двум девицам приходилось ютиться вдвоем на узенькой походной кровати, а Сусанне – на полу, и оставаться все время в комнате, по причине полного отсутствия в доме женщин. Дамы были приглашены к ужину вместе со штабом, и м-сье де-Нидемерль уверял их, что это доставит высокое удовольствие его товарищам. Наоми объявила, что теперь им предстоит позаботиться о своем туалете, чтобы не уронить достоинства своей родины; парадные костюмы, конечно, были недоступны, но кружева и ленты сделали многое, и светлые локоны Наоми, и каштановые – Анны приняли самый изящный вид под умелыми руками Сусанны. Их немало забавляло множество разного оружия – сабель, пистолетов, шпор, – наполнявшего комнату, в чем извинялся перед ними маркиз, хотя Наоми и уверяла его, что это были самые подходящие украшения.

– Посмотрите, какой набожный, хороший человек мой кузен Гаспар, – сказала она, указывая на маленькую божничку, заключавшую чашу со святой водой, Распятие из слоновой кости, образ Мадонны и несколько духовных книг; недалеко от нее висели миниатюры его матери, жены и детей, также двух молодых кавалеров, на одной из них был изображен отец Гаспара, умерший в молодости, а на другой – дядя Есташ, последний барон Вальвин и Рибомон, о котором ее собственная мать всегда говорила с такою любовью и который служил примером для молодого маркиза.

В это время он подошел к их двери, чтобы вести к ужину, причем он сам подал руку мисс Вудфорд, как незнакомой гостье, а мисс Дарпент вел блестящий полковник. Столовая имела торжественный вид и была раскрашена флагами, а стол убран цветами; во время ужина играл хор военной музыки, и никогда еще ни Анне, ни Наоми не приходилось испытать таких почестей. Все вели оживленный разговор, и особенно Чарльз; при этом у Анны мелькнула мрачная мысль: помнит ли он что сегодня день того страшного 1-го июля?

Был чудный летний вечер, и так как ужин происходил в пять часов, то после него оставалось еще много времени, и маркиз предложил показать иностранцам город и вид с крепостной стены.

– Со мной вы можете все увидеть, – сказал он, – а то могут возникнуть неудовольствия и подозрения.

Он повел их по узким фламандским улицам, между высокими домами с их выступающими верхними этажами, и показал им также духовную семинарию, считавшуюся тогда в Англии рассадником всех католических заговоров, но представлявшую на вид мирное академическое здание, окруженное чудным парком с зелеными лужайками, с клумбами из роз и лилий, посреди которых мелькали фигуры студентов в черных мантиях и с плоскими квадратными шапками на головах, – совсем оксфордская картина, как заметил м-р Феллоус. К нему присоединился здесь один англичанин, католик, из его местности; аббат Леблан также встретил знакомого; и все они отправились вместе на крепостную стену. Маркизу нужно было о многом расспросить свою кузину касательно домашних дел, так что Анна и Чарльз, почти в первый раз со времени их свидания очутились вдвоем. В то время, как они любовались открывавшимся перед ними пейзажем, он сообщил ей о своем разговоре перед тем с одним офицером французской армии, служившим раньше в австрийских войсках во время войны с турками, и что он получил от него много полезных сведений.

– Полезных? – спросила Анна.

– Да. Я искал случая, чтобы сказать вам, Анна; я пришел к одному решению. Я намерен принять участие в нескольких кампаниях против врагов христианства.

– О, м-р Арчфильд! – только могла произнести она.

– Видите ли, для меня стало ясно, что вести жизнь старшего сына в семье не подходит для человека, в котором еще живы все его способности. Я понимаю теперь, как мы были глупы в своем презрении к тому несчастному, вы знаете, о ком я говорю, потому что он не был таким деревенским увальнем, как мы. Я не желаю испытать то же, что пришлось ему.

– Но вы совсем не похожи на него, с вами не может быть ничего подобного.

– Это отчасти верно; но вспомните, что мне нечего будет делать. Мой отец – еще деятельный человек; и я не достиг того возраста, чтобы принимать участие в государственных делах, даже если бы я и чувствовал особенную привязанность к принцу Оранскому или к королю Якову.

Я не могу управлять имениями; наследство моего ребенка все в деньгах, и я сойду с ума дома, а то еще и хуже, от безделья. Нет, я лучше буду воевать с общим врагом и сам добьюсь известности и положения; а если я не вернусь, то дома ость ребенок, чтобы наследовать имя и продолжать линию.

– О, сэр! ваш отец и мать… Люси, все, кто любит вас. Что они скажут?

– Для них будет только бесполезной мукой, если я спрошу их об этом. И я этого не сделаю. Я напишу им, с объяснением всех моих побуждений, кроме одного – и вы его знаете, Анна.

Она вздрогнула при этом и почувствовала, что он сильно сжал ее руку. Они теперь значительно отстали от маркиза с его кузиной и спускались в начинавшихся уже сумерках в узкую, темную и отдаленную улицу, где все дома уже были заперты на ночь. – Никто не догадался? – спросила она едва слышно.

– Нет, сколько я знаю. Но я не могу… нет! Я не могу ехать домой и быть вблизи от этого замка и дома в Оквуде. Я и без того вижу довольно, во время сна.

– Видите! Да!

– И вы, Анна, также страдаете, совершенно невинная, сохраняя мою ужасную тайну! Я часто думал, неужто и с вами было то же самое.

Она только что хотела рассказать ему о своих видениях, когда он начал:

– Есть только одно на свете, что могло бы успокоить меня и возродить меня к новой жизни… и это…

Ее сердце сильно билось в ожидании того, что так неожиданно наступало, когда Чарльз внезапно остановился, с криком:

– Боже милосердный! Что это?

На противоположной стороне улицы, где была церковь, несколько отступавшая назад так, что перед ней открывалась площадка, – стояла фигура, та самая, что Анна видела в Ламбете, но с непокрытой головой и в каком-то длинном белом одеянии, с мертвенным знакомым лицом, освещенным синеватым светом.

Она испустила едва слышный слабый крик. Чарльз, в первом порыве, с криком «Остановись, кто бы ты не был – дух или человек», с обнаженной шпагой бросился через улицу; но в этот момент все исчезло, и он только напрасно потрясал запертую дверь церкви.

– М-р Арчфильд! Вернитесь! Я видела это прежде, – молила его Анна. Он возвратился к ней, и, вся дрожа, она оперлась на его руку. – Он не вредит, – сказала она, – только показывается и исчезает…