Юлия Цыпленкова - По ту сторону мечты

— Вещая, что скажешь ты?

Это был верный ход. Шаман всегда оставался непререкаемым авторитетом. Он нес слово Белого Духа и его желания, и потому люди посмотрели на Ашит, готовые ей внимать.

— Я скажу, что человеку дана одна голова, чтобы думать. И раз Отец так устроил, значит, больше голов не положено. Совет спросить можно, но думать должен один. А у кого спросить совета, голова решит сама.

— Благодарю, — каан снова поклонился. А когда окинул иртэгенцев взглядом, они уже были готовы выслушать новое повеление: — С этого дня я отменяю совет старейшин, — произнес Танияр. — Но сам выберу тех, кого захочу выслушать. И последнее слово будет за мной. Справедливо ли мое решение?

— Да! — выкрикнули те, кто был согласен с кааном.

— Да, — более сдержано ответили несогласные, но услышавшие слова шаманки.

— Да будет так, — произнес Танияр. — Расходитесь, люди Зеленых земель, мой суд окончен.

— Зато мой только начался, — неожиданно сказала моя мать, и все взоры вновь обратились к ней. — Я слышала, как вы обижали мою дочь, что говорили о ней и обо мне, — взор Ашит устремился к Хасиль, и та поспешила отвернуться. — Вы выказали непочтение Отцу, и он сердит на вас. Белый Дух сотворил этот мир и наполнил его любовью, но люди неблагодарны. Они не могут ценить добра своего Создателя, и тем печалят его сердце. Он сказал, что отвернется от тех, кто забыл его заветы. Отец говорит, что все его дети любимы и равны перед ним, будь они схожи с ним или сотворены иначе. И если Белый Дух отвернется, то отвернутся и шаманы, и вы станете легкой добычей Черного и его отродья. Такова воля Отца и его указание. А я скажу от себя: Ашити — моя дочь, какой бы крови она ни была. Обижаете дитя, значит, не почитаете его мать. Кто откажет мне в почтении, пусть не зовет меня. Не приду.

— Но ты не можешь отказать…

— Белый Дух позволил, — ответила моя мать. После усмехнулась и добавила: — Ашити — не пагчи, это говорю вам я. Она пришла из далеких земель, столь далеких, что вам за всю жизнь туда не добраться. Но Отец принял ее и благословил. Кто идет против нее, тот идет против Создателя. Она нужна вам, а ей нужна ваша дружба. Откройте сердца, и она наполнит их светом своей души. Вот теперь я всё сказала.

Шаманка развернулась и направилась прочь.

— Мама, — позвала я. Она обернулась и махнула рукой:

— Вернусь через несколько дней, — сказала Ашит и больше не останавливалась.

— Расходитесь, — повторил Танияр. — Белый Дух с нами.

Я сидела в одиночестве в своем кабинете. Мой взор не отрывался от поверхности стола, с которого исчезли все портреты моего воина. Сурхэм обратно не пришла, она жила в своем доме, а больше спросить о судьбе моих рисунков было не у кого. И пока я была одна, мне не оставалось ничего иного, как думать. Танияр, проводив меня, ушел на подворье каана, где сидел под стражей его брат. Что новый каан собирался делать с прежним, я не знала. Мы не успели переговорить.

Сначала я хотела взять «бусину», даже достала ее из ларца, куда убрала перед лихуром, но так и не воспользовалась. Мне подумалось, что разговор братьев должен пройти наедине, соглядатай в такой момент не нужен. И раз более ничего не оставалось делать, я занялась любим делом — размышляла о том, чему стала свидетелем. Нет, не о явлении призрака. Разве что о новом имени, прозвучавшем из его уст. Однако толка в этих размышлениях не было, каан мог дать мне точный ответ, потому что ему как раз слова отца оказались понятны.

Но я думала о первом изменении в привычном укладе тагайни — об отмене совета старейшин. И чем дольше я об этом размышляла, тем больше соглашалась с Танияром. Нет, он не был поспешен, напротив, воспользовался самым благоприятным моментом, когда люди находились под впечатлением от слов призрака, когда было просто протянуть параллель и указать причину, почему совет старейшин изжил себя. Новый каан не стал обвинять их в том, что обошли его, но указал на корысть и умысел, результатом чего стал сговор и помощь убийце каана. Одним махом отрубил сразу несколько голов, которые могли вмешиваться в решения правителя и что-то диктовать ему или влиять на умы подданных. И уже в который раз я восхитилась моим мужчиной, его умом и хваткой. Да, именно таким должен быть правитель. Предприимчивым, решительным и мудрым.

А потом я подумала о моей матери и ее словах, сказанных иртэгенцам. Она же подготовила почву для скорой дружбы с теми, от кого воротили носы — с жителями племен! И подтолкнула к тому, чтобы мне начали доверять. Признаться, я и сама с этим справлялась вполне успешно, но теперь рты закроют завистники и недоброжелатели. И даже если не поверят в то, что Отец отвернется, то хотя бы из опасений, что шаманка не откликнется на зов. Ей привыкли верить, вряд ли усомнились и в этот раз. Защитила…

— Мама, — с теплотой произнесла я и улыбнулась.

Вздохнув, я подумала, как жаль, что у них нет летописцев, и некому записать сегодняшние события, а значит, для истории не остается воспоминаний о том, как начались перемены…

— Вот еще, — фыркнула я, отвечая сама себе. — А я на что?

И спустя всего пару минут, я увлеклась описанием своих впечатлений, решив после доработать изложение, более походившее на запись в дневнике, до описания исторического события. Поворчав на кисть, не позволявшую писать быстро, я подумала, что надо будет заказать себе перья, а после уже не отвлекалась, с упоением окунувшись в работу. И потому пропустила момент, когда оказалась уже не одна. Только вздрогнула, когда тень упала на почти исписанный свиток.

Подняв голову, я встретилась взглядом с Танияром. Он присел на корточки с другой стороны стола, уместил на него руки и опустил сверху подбородок, а после улыбнулся. Улыбка вышла усталой и невеселой.

— Что делаешь? — спросил меня каан.

— Пишу историю, — улыбнулась я в ответ. После отодвинула свиток и встала со стула. — Иди сюда, — позвала я.

Танияр послушно подошел, я надавила ему на плечи, вынудив сесть на стул, а после устроилась на его коленях. Мой воин обнял меня, и я провела по его щеке ладонью, ощутив жесткую щетину.

— Ты устал, — сказала я. — Это был долгий день.

— Бывали и дольше, — ответил Танияр, после уткнулся лбом мне в висок и сказал: — У меня больше нет брата.

Охнув, я застыла на миг, но затем крепче обняла каана, не зная, что сказать.

— Он жив, — усмехнулся мой воин. Отстранившись, я пристально взглянула на него. — Душа Архама отравлена его матерью. Он даже о женах и дочерях не сказал ни слова, только и твердил, что я должен ее отпустить, что вся ее вина в том, что слишком любит своего сына и старалась для него. Он не видит, насколько эта женщина зла и завистлива, насколько любит себя, и что ее сын только путь для ее власти. А я не могу заставить слепца стать зрячим, если ему нравится быть слепым.