Юлия Нифонтова - Шиза: три в одной

Подбежав в заветной квартире, Янка увидела, что на вишнёвой двери висит листок, косо прилепленный скотчем с надписью, нацарапанной неумелым детским почерком: «Позор должникам!» Это остановило Янку, потерявшую чувствительность от бега и нервного напряжения. Она не переставала сегодня удивляться.

Странно! Никогда даже не приходило ей в голову задуматься над тем, кто платит коммуналку за квартиру в отсутствии хозяина. Это наивное детское предупреждение на разлинованном тетрадном листе заставило её прийти в себя, опуститься на грешную землю. Шумиха и проблемы с соседями и, что ещё страшнее и неприятнее, с городскими службами, были сейчас совершенно не нужны. Портал необходимо охранять от людского внимания. Так, получу стипендию и всю отдам на уплату долгов. Но сколько там вообще их накопилось? Наверняка и пеня уже пошла?

Пока Янка размышляла по поводу коммунальных неуплат, за дверью, где-то в глубине Сашиной квартиры, что-то зашуршало, кто-то подвинул стул, звякнула посуда. Резко присвистнул и тут же умолк чайник, сделав последний тихий прощально-сиплый посвист. Значит, загадочный «кто-то» выключил плиту или снял чайник с огня.

Очень интересно! Этот кто-то живёт в квартире без спросу в отсутствии хозяев, а как за коммуналку, то мне, давай – плати! Янка закипала от возмущения и уже хотела ввязаться в выяснения с неизвестным квартирантом. Но протянув руку к звонку, наткнулась взглядом на татуированную трясогузку. Да что ж это я! Можно же спросить!

На вопрос «Кто сейчас находится в квартире?» птица ничего не отвечала, а лишь открывала и закрывала маленький клюв, будто зевала. Но зато на вопрос, стоит ли заходить туда, трясогузка однозначно опускала хвост вниз, что означало – нет. Янка трижды задавала этот вопрос и трижды получала отрицательный ответ. «Так, но у меня же есть средство для более развёрнутых ответов!» – вспомнила девушка, радостно доставая из кармана записную книжку с химическим карандашом на верёвочке. Думаю, что вопрос очень важный и срочный, поэтому можно воспользоваться красным грифелем.

Карандаш писал плохо, пока Янка не догадалась его послюнить. Красный грифель оставлял ярко розовые буквы, а ещё поставил заметную точку на верхних зубах девушки. Переписка гласила:

– Кто сейчас в квартире?

– Твои враги.

– Нужно ли мне заходить туда?

– Нет. Это западня.

– Кто эти враги?

– Нет однозначного ответа.

– Где мой брат Леонид?

– За Гранью.

– А точнее?

– Нет однозначного ответа.

– Почему я не могу попасть на Грань?

– Ваши проходы заблокированы.

– Кем?

– Нет однозначного ответа.

– Что мне делать?

– Обратитесь к сотруднику местного курирования порталов.

– Как спасти брата?

– Нет однозначного ответа…

Вот же, чёрт! Даже вездесущая магическая система, видимо, подвержена вирусу бюрократических отписок. Нет однозначного ответа! Да его никогда нет! Ладно, что-то нужно делать. По крайней мере, теперь я знаю, что Лёнчик за Гранью. Там-то я его быстро обнаружу. Но как теперь туда попасть? А кто у нас этот сотрудник местного курирования порталов? Да кто, конечно, тётя Роза! Срочно нужно бежать к ней.

Перепрыгивая ступеньки, Янка добежала до пролёта, ведущего на первый этаж, где располагались почтовые ящики. Ячейка седьмой квартиры была переполнена «позорными» красными квитанциями. Ох, да сколько же они задолжали? Тут, пожалуй, одной стипендией не расплатиться. Янка вытащила все торчащие бумажки, какие ей удалось достать. Нужно было срочно бежать к тёте Розе и отправляться на поиски брата. Времени на передышку не было. Такой уж сегодня выдался беспокойный день.

Чёрный дар или Кончина Бабы Яги

Невольники из чёрной пыли

При звуках траурного марша

Себя на зависти ловили,

Душою становились старше.

Что наши беды, что победы?

Издалека, как бисер с рисом,

Издалека, из поднебесья,

Где туча Вечности повисла…

Карагаевна умирала девятый день. Дочь Люда самоотверженно находилась при угасающей матери, чего, конечно, никак нельзя было ожидать от столь забубённой особы. Однако вскоре проявилась и причина столь рьяной жертвенности. Нет, отнюдь не дочерняя любовь двигала бывшим завучем, а ныне спившейся, изрядно опустившейся женщиной. Хотя дочь продолжала побаиваться суровую Карагаевну даже в таком полуживом состоянии. Но время от времени, когда старушка впадала в забытьё, МамЛюда таскала у неё из-под матраца деньги, предусмотрительно отложенные на предстоящие похороны.

Придумав ловкое оправдание своему подлому воровству, мол, сиделкам положена посуточная оплата, МамЛюда неслась в ближайший магазин, напоминающий сельпо доперестроечных времён. Благо, несмотря на все запреты, спиртным здесь торговали круглосуточно. Подматрацный гонорар пропивался стремительно, тут же, за ближайшим углом, и горе-сиделка понуро возвращалась к оставленной родительнице.

Мрачный, запущенный без хозяйского догляда домишко, словно умирал вместе со своей владелицей. Дом и раньше не производил впечатления основательного коттеджа, но в последние дни его обветшание становилось катастрофическим. Крыша прогнулась, облез и местами повалился редкозубый забор. Внутри стоял отвратительный смрад дешёвого курева и мочи. Белённые ещё весной стены потускнели и словно покрылись серым налётом.

Жадный глазок дочери-пьяницы рыскал по углам в поисках чего-нибудь пригодного для продажи. Но телевизор был снесён соседям сразу же, как только Карагаевна слегла. Металлическая утварь сдана в «цветмет» за сущие копейки. Пол не мылся, занавески тоже куда-то подевались. Самые заметные разрушения коснулись русской печки, что стояла теперь посреди кухни закопчённой замарашкой с отбитыми углами, сгорая со стыда. Комнаты словно скукожились и казались теперь маленькими захламлёнными чуланчиками, где во всех углах валяется ненужное грязное тряпьё.

Временами Карагаевна приходила в себя и принималась истошно орать. Противным, похожим на скрип сухого дерева голосом, она выкрикивала только одно слово:

– Возьмите! Возьмите!!!

МамЛюда, чтобы как-то облегчить муки хоть склочной и нелюбящей, но всё же матери, пыталась с ней говорить:

– Мама, чего взять-то? Что ты хочешь? Скажи!

Но старуха зыркала на дочь полуслепым ненавидящим взглядом и гнала прочь:

– Прочь, постылая! Ишь, чего, пьяниса бесстыжа, а туда же, как порядошна. Мяммя! Кака я тебе мама?! Растудыихувтрибогамать! Поди к чёрту, шалашовка подзаборная!

Отпрянув от проклинающей её матери, что находилась на пороге смерти, женщина заливалась горькими слезами. А как следует проплакавшись, с полным правом продолжала сбывать старухин скарб, так как, во-первых, это всё равно её наследство. Во-вторых, злобную гадину, называвшуюся её матерью, просто необходимо было хоть как-то наказать и хорошо бы успеть это сделать ещё при её жизни.