Наталья Резанова - Розы тени

– Но у меня есть условие.

– Какое еще условие?

– Вы с Валерием Публиколой решили взять власть, не так ли? Коллатин тоже должен получить вою долю.

– Он станет сенатором, обещаю.

– Этого мало. Как вы себя назовете – квесторы? Диктаторы? Суффеты?

– Консулы. Все же это звание исконно римское и освящено традицией.

– Коллатин должен стать консулом, не ниже.

– Но это глупо! Консулов должно быть двое – это наиболее разумная форма правления. Третий – лишний.

– Отчего же? Пусть главный в триумвирате – полагаю, это будешь ты – как-то выделяется. Называется, например, Первым консулом…

– Что ж, это возможно. Договорились.

– Стойте! – Из темноты между колоннами выступила старуха с властным лицом. – Я слышала ваш разговор. Храм Доброй Богини готов поддержать вас…

– …но с условием? – Брут усмехнулся.

– Добрая Богиня должна получить не меньшую долю в Риме, чем Юпитер Капитолийский.

– Мы даром теряем время, святая мать. Власть еще не в наших руках. И к тому же – какую поддержку вы можете обеспечить? Bona Dea не принадлежит к числу олимпийцев, а прихожанки – только женщины.

– Не стоит отвергать ее помощь, – сказала Лукреция. – Да, там только женщины, но у них есть мужья, братья, сыновья… если умело подсказать им, что делать…

– И, вдобавок,Bona Dea – исконно римское божество… Это будет хороший повод для того, чтоб избавиться от чужеземных шпионов в жреческой коллегии. Но радения поставим под контроль консулата. Хорошо, святая мать, я согласен. Идем, Лукреция.

– Ступай вперед, я догоню. Надобно позвать моих служанок. Нехорошо будет, если добродетельная матрона появится на форуме с чужим мужчиной без подобающей свиты.

– Это верно. Но поторопись!

– Вот видишь, матушка, – сказал Лукреция, когда он вышел, разглядывая три грани кинжала, – с любым можно договориться, если проявить должное терпение. Даже с Тупицей. – И в задумчивости добавила. – Даже с этрусками.

– Она отказывается это сделать, – сказал Публий Валерий Публикола, выходя из женский покоев. – Говорит, что не знает за собой никакой вины.

Тарквиний Коллатин, представительный мужчина, с характерным для всех Тарквинием правильным лицом с резкими и несколько тяжелыми чертами, пошевелил густыми бровями.

– Ты обязан был убедить ее. Ты же родственник.

– Ну, уж если отец ничего не смог сделать…

Публикола положил на стол возле домашнего жертвенника трехгранный кинжал. Его вручили Лукреции, узнав, что нынешней ночью она подверглась поруганию, муж – Коллатин, двоюродный брат – Публикола, и отец – Спурий Лукреций Триципитин. В случае, если б у Лукреции дрогнула рука, и она не смогла бы правильным образом лишить себя жизни, дело обязан был довершить отец. Таков римский обычай. Но на старика Триципитина надежда оказалась плоха. Он лишь проливал слезы. А Лукреция, вместо того, чтоб убить себя, требовала мести насильнику.

– Вообще-то ты сам виноват, – сказал Публикола. – Нечего было встревать в этот дурацкий спор о том, чья жена красивей, притаскивать Секста в Коллацию и показывать ему жену. Ты же знаешь, какой он кобель.

– Я виноват? Секст, конечно, кобель, но… сучка не захочет, кобель не вскочит. Могла бы при чужом мужчине вести себя так, чтоб он не разохотился. Или выставить у дома охрану.

– Ну и что теперь делать? Даже если мы перебьем всех рабов в доме, чтоб не разболтали, Секст все равно станет хвалиться своим подвигом. Позор ляжет не только на тебя, но и на нас.

Коллатин задумался.

– Конечно, огласки надо избежать любой ценой, однако…. Знаешь, это даже хорошо, что она не захотела заколоться. Это бы косвенным образом подтвердило слова Секста. А так… мало ли чем бахвалятся мужчины во хмелю.

– Но ведь она требует мести.

Щека Коллатина гневно дернулась.

– Месть! Глупая женщина. Первейшая римская добродетель – это верность. Для женщины – верность мужу, для мужчины – верность царю. Она не сумела сохранить верность мужу, и думает, что и я нарушу верность! Неужели римлянин поступится благом Рима из-за воплей слабой женщины? Мы все должны следовать примеру Горация.

– Это не совсем подходящий пример. Сестра Горация как раз сохраняла верность жениху. За что брат ее и заколол.

– Потому что благо Рима было превыше! А сейчас ради блага Рима первейшее, что нам необходимо – захватить Ардею. Гарантами этого выступают Луций Тарквиний и его сыновья. Ссора внутри царской семьи привела бы нас к гражданской войне и оставила бы беззащитными перед лицом противника. Я не могу этого допустить. Нужно замять скандал. Любой ценой, – повторил он.

– Но Лукреция? Как ты собираешься заставить ее молчать?

Коллатин хлопнул в ладоши. Вошедшая рабыня, повинуясь приказу, невысказанному, но явному, принесла вина. Не местного, с виноградников Коллации, а привозного, хиосского. Разлила вино в кубки и боязливо удалилась.

Публикола потянулся к кубку, но Коллатин жестом остановил его. Он снял с шеи мешочек из выделанной кожи, висевший на шнурке. И высыпал содержимое мешочка в вино.

– Прошу тебя, отнеси это Лукреции, и скажи, что ей необходимо выпить доброго вина, чтобы успокоиться. Я не хочу доверять этого рабам. Из твоих рук она примет кубок.

– Но… что ты туда высыпал?

– Средство, которым однажды в добрую минуту поделилась со мной тетушка Туллия. Я никогда не использовал его – все-таки это не по-мужски, да и не по-римски, мы предпочитаем меч или кинжал. Однако в данном случае аконит будет уместнее.