Наталья Резанова - Розы тени

Первую альтернативную историю по Шекспиру написал, разумеется, Пушкин – на то и наше все. А поэма Шекспира «Лукреция», которую Пушкин избрал поприщем для своих упражнений, была написана на сюжет, изложенный Титом Ливием, прозванным «отцом альтернативной истории». Продолжить же пунктиром осевую линию шекспировских пьес будущим авторам советовал философ и фантаст Сигизмунд Кржижановский. В общем, все связано со всем.

Объяснить, что кроется за этой попыткой включить содержание произведений Шекспира в общий исторический и литературный контекст, полагаю, излишне. Могу лишь добавить, что выдумано здесь гораздо меньше, а из первоисточника взято гораздо больше, чем может показаться.

Моя неизменная благодарность: Елене Михайлик, которая все знает о елизаветинцах и рассказала мне историю Энтони Спарка, Наталии Ипатовой – за внимание к историям, Александру Певзину – за беседы о кондотьерах и всем, кто поддерживал этот замысел.

Никто не ожидал, что уличные бои в Риме продлятся долго. В прошлый раз, когда свергли старого Сервия Туллия, все кончилось быстро. Зять царя, Луций Тарквиний, сбросил старика со ступеней сената, а дочь царя, Туллия, завершила работу мужа, переехав родителя колесницей. Народ немного пошумел и разошелся.

В этот раз, когда тело Секста Тарквиния проволокли за колесницей и сбросили с Тарпейской скалы, кое-кто ожидал, что будет так же. Тем более, что Секст был даже не царь, а сын царя. Но нынче в Риме жило гораздо больше народу, чем в прошлое царствование. Неизвестно, желал ли Луций Тарквиний войти в историю под прозвищем Тарквиний Строитель, но строительство в городе он затеял грандиозное: от храма Юпитера Капитолийского до Большой Клоаки. А это значило, что в город прибыло множество каменщиков, плотников, землекопов и прочего люда из разных племен Италии. Они были вечно недовольны, не ладили между собой и с коренными римлянами, и им нужен был только предлог, чтобы схлестнуться. И это только плебеи! Сенат, у которого нынешний царь отнял большую часть привилегий, точил зубы на военный совет, который эти привилегии получил. И у тех, и у других были свои приверженцы… а то, что завезли для великих строек, годилось и на то, чтобы сражаться, либо гореть и освещать сражения, когда наступит ночь.

Пожары были видны и в храме Доброй Богини. Там в эту ночь не спали. Не было ни обычных служб, ни радений. Молитвы – да, были. Но большей частью не пред алтарем, но в тишине.

Женщины, сидевшие в гостевых покоях, если и молились, то про себя. Отблески пожаров перебегали по мраморным плитам пола. Стояло молчание. Младшая из женщин, впрочем, имела чем себя отвлечь. Она сматывала в клубок шерсть – занятие более приличествующее рабыне, чем благородной патрицианке, коей она несомненно была. Старшая, опустив на лицо покрывало, сложила морщинистые руки на коленях. Вбежавшая девица в платье храмовой прислужницы остановилась на пороге, тяжело дыша.

– Что тебе? – спросила верховная жрица – а старуха была именно ею. Покрывало отодвинулось, открывая костистый нос и черный блестящий глаз.

– Domina, пришел принц Луций Юний…

Жрица Доброй Богини, оживившаяся, казалось, при слове «принц», скривилась:

– Что нужно от нас этому Тупице?

Она вовсе не бранилась. Это прозвище настолько прилипло к племяннику царя, что стало восприниматься как часть имени. Этим он отличался от прочих родичей. Сыновья Тарквиния считались буйными, склонными к диким выходкам, но в уме, пусть извращенном, им никто не отказывал. А племянник Луций Юний, сын царевой сестры, слыл слабоумным.

Тупицей.

– Он сказал, что хочет видеть молодую госпожу…

– Зачем?

– Говорит, скажет только ей…

– Что он замыслил?

Молодая женщина поднялась со скамьи, небрежным движением отбросив клубок. В полумраке ее лицо казалось очень бледным, однако не было на нем ни тени страха. Оно казалось лицом статуи, но не заморских греческих мастеров, а одной из тех, что ставят в своих храмах этруски.

– Узнать это просто, – сказала она. – Стоит только спросить.

– Не надо, Лукреция. Возможно, он пришел ради мести. Вспомни – он двоюродный брат Секста.

– И моего мужа.

Это была правда. Луций Тарквиний Коллатин также был в родстве с правящей семьей. Кроме того, он дружил с Тупицей.

– Ты думаешь, его прислал Коллатин?

– Это возможно. Я выйду к нему и спрошу.

– Будь осторожна, дочь моя. Царская семья не почитает исконно римских святынь. А с Тупицы станется свершить злодеяние и в святилище.

– Не беспокойся, госпожа – Она усмехнулась, и сходство с этрусскими статуями стало еще сильней. – Я сумела отразить нападение в собственной спальне, отражу его и в храме.

Жрица хлопнула в ладоши, подзывая подчиненных. Хотя в случае серьезной опасности вряд ли они сумели бы помочь. Bona Dea была женской богиней, и в ее святилище мужчины не допускались, а следовательно, охранников в храме не было.

Мужчины, правда, могли входить, но не дальше наружного крытого двора. Где и ожидал Лукрецию Луций Юний по прозванию Брут.

Уже не юноша – лет тридцати по крайней мере – он отличался крепким сложением, и крупными правильными чертами лица. Брут был вооружен мечом и кинжалом, что неудивительно. Даже если не брать в расчет нынешних внутренних беспорядков, Рим вел войны с латинянами, этрусками, а также с городом Ардеей. Собственной, при осаде Ардеи и должна была находиться большая часть боеспособной римской знати.

Они приезжали оттуда совсем недавно. И Коллатин, и Секст со своими братцами, и…

Нет, Брута с ними не было.

Она посмотрела ему в глаза и встретила не бешеный взгляд безумца, не тусклый – слабоумного. Глаза человека, которого весь Рим величал Тупицей, были ясны, холодны и враждебны.

– Здравствуй, принц Луций, – сказала Лукреция. – Похоже, ты решил сбросить личину.

Он ответил не сразу – как будто взвешивал заранее каждое слово.

– Ты не удивлена?

– Нет. Я наблюдала за тобой. И убедилась, что ты не сумасшедший. И не слабоумный.

– С чего это ты вздумала за мной наблюдать?

– Тарквинии болтали, что вытворил ты в Дельфах. Как они хохотали! Ты, мол, только выйдя из храма, сразу споткнулся и полетел носом в грязь. Приложился так, что мало не показалось.