Александра Турлякова - Мирон сын Мирона

Мирон сидел за столом, перебирая какие-то бумаги, слуг рядом не было, поднял голову и посмотрел более чем удивлённо.

— Вы?

Аэлла подошла решительно, борясь со сбитым от быстрого шага и волнения дыханием, мягко бросила яблоко на стол, и оно покатилось прямо по бумагам Мирону в руки.

— Вы издеваетесь надо мной?

— Почему? — он поймал яблоко и положил на стол веточкой вверх, чтоб не укатилось. Глядел снизу, и свет горящих свечей играл бликами на его смуглом лице, делал ещё более яркими и тёмными глаза, брови, волосы, прядями спадающие на лоб. — Мне показалось, вы любите яблоки…

— Из ваших рук? — голос её был резким, не терпящим возражений.

— Я же ел — из ваших…

Она скривила губы презрительно. В голове стучало с каждым ударом сердца голосом отца: "Не разговаривай с ним… Не разговаривай… Пришла убивать — убивай!.. Потом не сможешь…"

— Вы будто смеётесь надо мной. Прислали яблоки, будто это может утешить меня, заменить мне отца… Смешно! — она дёрнулась вперёд, стискивая кулаки.

— Никто не собирался заменять вам отца… — он был поразительно спокоен, смотрел снизу, видел её всю от блестящих шпилек до туфель.

— Вы убили моего отца!

— Не я лично! — он поднялся из-за стола и стоял теперь против неё, на вытянутую руку. — Это сделали мои люди… Шёл бой, идёт война, и князь принимал в ней участие. К чему искать виноватых? — он повысил тон голоса.

— У меня больше нет отца! — она закричала ему в лицо и не смогла удержать слёз, пальцы стискивали рукоять ножа, теряясь в складках бархата.

— Что толку, что он есть у меня? Никакой разницы, что он есть, что нету… — он шагнул вперёд, ближе, собираясь взять за плечи, смотрел в глаза с болью, с трогательной жалостью. И она убила в Аэлле последнюю решимость.

— Не прикасайтесь ко мне! — быстро отошла назад, разжимая пальцы, и нож выпал, воткнулся лезвием в деревянный пол, качнулся, разбрызгивая капли света. Идвар глядел на него удивлённо, подняв голову, посмотрел ей в лицо. Княжна резко тряхнула головой влево-вправо, сбрасывая со скул слёзы слабости.

Она не смогла! Не смогла убить его!

— Вы пришли… пришли убить меня?

Она покачала головой, не сводя огромных глаз, будто искала подходящие слова, но не нашла, резко развернулась и бросилась вон. Идвар постоял немного, наклонившись, сел на корточки и вырвал из пола нож, выпрямился и бросил на стол. Секунда, и он метнулся к двери, вылетел в коридор и замер, прислушиваясь. Она не могла уйти так быстро, а каблуков на лестнице не слышно. Идвар медленно пошёл по коридору. За углом, у самой лестницы княжна стояла, прижавшись спиной к стене, тяжело дышала, как от боли или страха. Заметив его, бросила громко:

— Не подходите ко мне!

Но Идвар не слушал. Бежать она не могла, слабость охватила её вдруг — с места не сойти! Упадёт без сознания. А он всё равно находил, глядя в лицо решительно, без той жалости, что была в его глазах вот, только что. Они одни здесь, охраны не видно, да и остановит ли она его? Даже крикнуть сил не хватит, всё ушло куда-то вместе с решимостью.

Она не смогла убить его… Даже за отца — не смогла…

Съехала по стене вниз от слабости, но Мирон поймал, не дал упасть, обхватил за талию, утопая пальцами в бархате, заговорил в лицо:

— Что с вами? Вам плохо? Врача вызвать? — она попыталась оттолкнуть его от себя. — Вы не беременны?

— Что? Вы с ума сошли? — зло шепнула ему в лицо. — Я два дня не ела ничего…

— У меня есть хлеб и холодное мясо…

Она отвернулась, чувствуя, как подкатывает тошнота. Идвар подхватил её на руки, а Аэлла сверкнула глазами.

— Отпустите…

— Вы сразу же упадёте…

— Пусть…

— Будете лежать на полу не как княжна, а как… — он замолчал и многозначительно приподнял тёмные брови. Вернулся в комнату и положил Аэллу в кресло. Она тут же опасливо отстранилась, как от чего-то страшного.

— Зачем?.. Что вы хотите от меня?..

— Я? — он удивился, вернулся к ней, протягивая кусок чёрного хлеба с мясом. — Берите… — он, будто приказывал, и она подчинилась, взяла.

— Вы это едите? — посмотрела на хлеб и мясо в руке.

— Ну, может быть, это и не королевская еда, да и я не король… Вы ешьте, потом будете разговаривать.

Она откусила от бутерброда, стала жевать, а сама глядела прямо на Мирона. Тот тоже бросил в рот кусочек хлеба, жевал неторопливо, собирая бумаги на столе.

— Вы, в самом деле, пришли убить меня? — он обернулся и посмотрел ей в лицо.

— Да… — она смотрела в сторону.

— Почему же не убили?

— Не знаю…

— Вас бы казнили.

— Мне всё равно, вы так и так это сделаете, — она скривила губы решительно.

— А вашему отцу, брату тоже было бы всё равно?

— Какое вам дело? — резко отрезала и стала демонстративно стряхивать крошки хлеба с бархата платья.

— Вино будете? — предложил он вдруг, и, не дожидаясь ответа, налил два кубка. Подошёл к ней, подтянул носком сапога табурет с тремя ножками, сел, один кубок протянул ей.

Аэлла взяла и отхлебнула глоток, тут же закашлялась, ударяя раскрытой ладонью по ручке кресла. Отдышалась.

— Оно неразбавленное…

— Такого не пили? — он удивился. Она отрицательно покачала головой. Мирон поднялся, поставив свой кубок на подлокотник кресла Аэллы, ушёл к столу. Она перевела глаза на его кубок, и он показался ей каким-то родным, близким. От съеденного вернулись силы, а от глотка крепкого вина горячее тепло разливалось по груди, в животе, и та опаска Мирона пропала куда-то. Что это? Вино и еда так опьяняюще действуют на неё?

Идвар вернулся, сел на стул, отрезал принесённым ею сюда ножом пластинку яблока, тоже её, и протянул.

— Попробуйте с вином.

Аэлла взяла, глянула на зелёную кожуру, он даже не почистил его. Отпила вина и откусила от яблока. После вина оно показалось сладким более чем когда-либо, и кожура совсем не мешала, так даже вкуснее. Зачем их вообще чистят? Так учили её ещё с детства…

Мирон забрал свой кубок, отпил тоже, заел яблоком, как и она, но смотрел мимо.

— Что вы говорили про вашего отца? — напомнила она. — Что значат ваши слова? С отцом всё равно, что без отца… Это как?

Мирон долго молчал, она даже подумала, не ответит.

— Вам этого не понять, вы любите своего отца, как видно…

— А вы? — перебила она.

Он перевёл на неё глаза и усмехнулся:

— Мой отец считает меня выродком, я порчу королевскую кровь…

Аэлла долго молчала, глядя ему в лицо. Оно стало вдруг резким, да и движения его вдруг стали быстрее, резче, он резал яблоко пластинками и подавал ей, как не резался ещё от такого?

Разве так бывает? Разве может отец, хоть король, хоть кто, считать своего сына выродком? Этого не может быть… Что там за Мирополь? Что там за порядки? Она не понимала этого. Для своего отца она была украшением, отрадой, ей она дарил любовь и нежность. Айрил был для него гордостью и надеждой. А так… Так — разве может? Разве может быть так?