Екатерина Неволина - Один день тьмы

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, [11] Во имя Отца и Сына и Святого Духа ( лат. ). — бормотал убийца, отгораживаясь от меня большим серебряным крестом.

Его волосы были все в снежной пыли, а на скулах горели два пятна лихорадочного румянца. Бесцветно‑серые глаза широко распахнуты, сухие тонкие губы испуганно дрожат. Боже мой! Он же сам не верит в то, что говорит!

Я расхохоталась. Я хохотала, запрокинув лицо к темно‑серому пустому небу. Очень долго и громко. А затем отвела бессильную руку с распятием и сжала вспотевшую, несмотря на зимний холод, ладонь замершего передо мной человека.

— А теперь я отведу тебя во тьму. Чтобы ты своими глазами смог увидеть то, чего так боишься, — сказала я и выдернула разом побелевшего незнакомца из того, что он считал реальностью.

— No! No! — еще шептал он, тщетно пытаясь вырваться.

Страх расходился от него во все стороны, и я пила его — тягучий и сладкий, как мед.

Мы были во тьме, которая уже жадно вцепилась в свою жертву.

— Добро пожаловать в ад! — сказала я, и мой жалкий противник, хотя, судя по всему и не говорил по‑русски, прекрасно меня понял.

Тьма была вокруг него, и я слышала ее хриплый шепот.

«Ты теперь мой, — говорила она ему, еще пытавшемуся сопротивляться. — А знаешь, кому ты служил все это время? Я открою тебе тайну, сын мой. Твой чудесный информатор вовсе не из Ватикана. Он — старейший из вампиров, патриарх Лондонского Дома! Все это время ты работал именно на него!»

Итальянец вздрогнул, разом прекратив сопротивляться. Он поверил — безоговорочно поверил ей, и я отчего‑то знала, что это действительно правда.

Тем временем черные тугие щупальца тьмы опутали его с ног до головы. Он задыхался, ловя широко распахнутым ртом разреженный воздух.

Его серые глаза стали бессмысленными. Кажется, он видел что‑то свое, недоступное мне, и это его чрезвычайно пугало. Не удивительно, думаю, на совести этого человека немало всего, так что даже не сомневаюсь: он весело проведет здесь отпущенную ему вечность.

Я выпустила бессильную руку. Этот человек, сделанный из стали, вдруг разом сломался. Сдался, даже не пытаясь бороться. Он оказался даже слабее Виолы. Такое случается с людьми, мнящими себя сильными и безжалостными.

Смотреть на его страдания мне было не интересно.

Нужно возвращаться. Туда, на крышу, под серебряный снег.

Но вернуться не получалось. Что‑то удерживало меня, тянуло назад, во тьму.

«Ты не уйдешь! Ты будешь моей!» — сказала мне тьма. Она жадно вцепилась в меня, ее шепот был настойчив и полон страстного желания, которое хотелось стряхнуть с себя, как что‑то маслянистое и неприятное: «Впусти меня! Разреши мне помочь тебе!»

Теперь мы были с ней один на один. Она наклонилась надо мной, смотря мне в глаза.

Я чувствовала, что растворяюсь в ней, проваливаюсь в разверзшуюся под ногами бездну.

Отчаянье захлестывало мою душу. «Смирись. Сдайся, — шипела тьма. — Я подарила тебе великие силы. Неужели ты хочешь утратить их?»

Мне стало страшно. Что останется, если отнять у меня силу? С чем останусь я? Мир жесток, нельзя жить в нем, не ощетинившись во все стороны длинными острыми шипами. За последнее время я привыкла к силе и власти, которую она давала. Я даже сама собиралась выйти в королевы…

«Ты получишь все, что только захочешь. Мир подчинится тебе и сам упадет к твоим ногам», — горячо зашептала тьма, почувствовав во мне слабинку. Маленькую трещенку, куда тотчас устремились ее щупальца. «Впусти меня, впусти», — настойчиво просила она.

— Не слушай.

Это был голос моего отца.

На плечо, или мне это только показалось, легла теплая рука.

— Не слушай. Ты не одна, — ласково сказала моя мать, которую я видела лишь во снах и здесь, в царстве теней.

— Мы с тобой, — добавил смутно знакомый голос. Кажется, это был голос доктора, которого я видела в одном из своих видений.

Я чувствовала, что мои холодные плечи согревают чьи‑то теплые руки. Я не оглядывалась, но знала, что за спиной сейчас стоят родные мне люди. Люди из моего рода.

В кармане джинсов было что‑то горячее. Серебряная звездочка! Вот что поможет теперь!

Мой чудесный талисман казался раскаленным, но я схватила его и, вытащив наружу, подняла над собой. Серебро засияло, словно огромное солнце. Исходящие от него лучи пронзили тьму, и она заскулила, заворочалась.

В тот же миг я ощутила боль. Такую сильную, какой не чувствовала никогда. Боль разрывала меня на части, выжигая внутренности, не оставляя на своем пути ничего.

И тогда я закричала.

Я очнулась на крыше и поняла, что стою на коленях, изо всех сил сжимая руками голову. Шел снег, заметая тело лежащего передо мной мужчины с остановившимся мертвым взглядом.

Моя правая рука онемела. Я с трудом разогнула сведенные судорогой пальцы и увидела, что серебряной звездочки у меня нет. Только на ладони остался неровный почерневший пятиконечный след, словно она, расплавившись, влилась в мою кожу, став теперь частью меня.

Я медленно поднялась с колен и огляделась. Неподалеку лежало еще одно тело. Это была девушка в знакомом черном пальто. Удивленно распахнутые глаза смотрели в темное напряженное небо.

— Прощай, — сказала я ей. — Что‑то заканчивается, а что‑то начинается.

В этот момент, словно повинуясь взмаху палочки невидимого дирижера, в небо с ревом взвились ракеты, и оно засияло, заискрилось тысячью звезд и разноцветных огней салюта.

Стреляли пушки, взрывались петарды, кричали что‑то радостное люди. Наступила новогодняя полночь. И почти одновременно с этим бабахнуло что‑то правее меня — там, куда ушли дикие под предводительством своей безумной Королевы. Москвичи пока что не заметили этого, увлеченные шумом и блеском новогоднего салюта, однако я точно знала: Рубикон пройден, война началась.

Воздух вокруг меня едва ощутимо дрогнул. Вероятно, это волна от того ментального удара, щитом от которого должна была стать, но не стала я. Губы обожгла горечь. Возможно, я не права и сейчас должна быть с теми, с кем делила кров и пищу последнее время, защищать их… Но нет — вздорная мысль. Пусть лучше их атака провалится сейчас, чем я ввергну всю землю в кровавый хаос вампирских войн. Я не играю в их жестокие игры, где нет светлых сторон, а ложь, коварство и умение использовать других в собственных целях не только оправданы, но и признаны единственно верными средствами. Я не играю в эти игры — и это мой сознательный выбор.

В воздухе ощутимо пахло дымом и порохом — то ли от многочисленных салютов, то ли от разгорающегося уже пожарища.

Я была не в силах остановить это сражение. Если говорить откровенно, я вообще едва стояла на ногах, опустошенная недавней борьбой. Теперь я не смогу останавливать время и отбивать рукой летящие пули. Да, и если быть совсем честной, это мне вовсе не нужно.