Антонио Хименес - Алхимия единорога

На лице Виолеты отразились непонимание и удивление. Я ворвался в ее жизнь всего четыре дня назад и вот уже предлагаю оставить Лондон и отправиться вместе в путешествие. Но наши отношения развивались стремительно и уже достаточно созрели, чтобы мы могли претворить в жизнь любое совместное решение. Виолета успела сделаться моей лучшей подругой и товарищем. Она была для меня всем, хотя со стороны это выглядело не так. Я знал, что чувства ее благородны, я стремился проникнуть в ее мысли, а наши тела уже настолько породнились и слились, что мы не боялись пропустить миг, когда сможем снова прильнуть друг к другу с естественностью влюбленных. А еще мы понимали, что нас двоих теперь недостаточно, что наша «чета» состоит из трех человек.

Над входом в спальню Виолеты висел в рамке равносторонний треугольник с глазом посередине и с облаками, связанными с этим глазом линиями, символизировавшими лучи света. Посмотрев на эту картину, я увидел нас троих, живущих в любовной гармонии. Наши отношения были чисты: их характер определялся забвением эгоизма и ревности, слиянием понятий «твое» и «мое». Конечно, нас разделяла большая разница в познаниях, для меня многое было окутано тайной, однако постепенно пелена должна была сама собой развеяться. Я понимал, что Виолета и Джейн еще слишком мало меня знают, чтобы раскрыться до конца. То был вопрос времени. Все образуется, но постепенно. Им придется делать поправку на мои ограниченные интеллектуальные способности, чтобы я мог разобраться в происходящем. Я уже совершил в своей жизни большой скачок: отказался от эгоистического, всеподчиняющего разума ради спокойствия духа. Расстался с нетерпением и торопливостью, получив взамен надежду на понимание и знание. И то были лишь отсветы грядущего, которое начинало постепенно вырисовываться.

Виолета смотрела на меня, и я почувствовал, что меня тянет к ней, как никогда раньше. Она молча подошла ко мне и снова поцеловала. Мы влетели в ее комнату как на крыльях, избавились от одежды и ласкали друг друга. Проникнув в нее, я чувствовал, как все жидкое становится летучим, словно я путешествую по райским кущам, которых прежде никогда не знал. Там были сады с плодовыми деревьями, цветы невиданных оттенков, диковинные, словно миниатюрные, звери, просторные поля, свободные от скал, а на полях этих резвились люди. Неповторимые запахи, источники, единороги, странные птицы, не ведающие опасности.

Если в первый раз, когда я занимался любовью с Виолетой и Джейн, я лишь смутно различал этот позабытый пейзаж, то теперь погрузился в него целиком и ощущал босыми ступнями прикосновения травы. Мое наслаждение разделяли все существа, населявшие этот край. Виолета стонала так, как никогда не стонала ни одна из моих женщин. Но самое странное — время в том мире то ли застыло, то ли его вовсе не существовало, то ли оно не имело понятия о непрерывном падении песчинок, которое так нас отвлекает и подтачивает, тревожит и разрушает. Наше с Виолетой соитие было вполне телесным, но при том мы достигли вершин духовного единения, раньше совершенно неведомых мне. Я подумал, что нахожусь под воздействием наркотика, который подмешали мне в чай.

— Рамон, все, что ты представляешь, видишь и чувствуешь, — правда. Ты стоишь у дверей нового для тебя мира, но я хочу, чтобы ты постигал его постепенно, осваивался в нем не спеша. Рано или поздно ты все поймешь. Я знаю, тебе необходимо путешествие-инициация; ты, как Фламель, хочешь пройти сперва Путем Сантьяго, а после добраться до Синтры, чтобы войти в Бадагас. Я знаю, тебе предстоит поездка в другие страны, где тебе нужно кое с кем встретиться и поговорить. Когда ты все это сделаешь, перед тобой распахнется немалая часть земного бытия, а потом тебя ждет путешествие в глубины собственной души. Когда же ты освободишься от всего пустого, всего ненужного, всего поверхностного, ты попадешь в место, куда так стремишься. «Книга еврея Авраама» существует. Отправляйся в свое путешествие. Совершить его можешь только ты один. Мы встретимся, когда ты вернешься.

Я почувствовал, что умираю, что мне вспарывают грудь.

Виолета просит, чтобы мы расстались.

Я чувствовал такую тесную связь с ней, ощущал такое безраздельное слияние, что сама мысль о расставании немедленно повергла меня в жесточайшее уныние. Я как будто сделал большой шаг назад. Моя жизнь, моя душа уже достигли такой степени спокойствия и уравновешенности, что прощание с этим материнским лоном означало для меня прощание с мечтой, стремительно от меня ускользавшей. А раз Виолета сама отправляла меня в путь, значит, совершенство нашего любовного трио разрушалось. Треугольник с глазом посредине, висевший над дверью ее спальни, разлетался вдребезги.

Внезапно мне стало неловко: я все еще лежал на постели совершенно голый. Застыдившись своей наготы, я бросился одеваться под сочувствующим взглядом Виолеты.

У меня болела спина, затылок, большие пальцы, а еще меня слегка подташнивало и беспокоил желудок. Я не мог уяснить слова Виолеты.

Она слегка подалась вперед — ее тело было само совершенство: великолепные округлости грудей, тонкая талия, нежная смугловатая кожа, блестящие черные глаза, полные губы, темные, длинные, вьющиеся волосы. Я любовался ею, как ангелом в женском обличье; она ослепляла и в то же время притягивала.

Виолета подошла к стенному шкафчику возле изголовья кровати.

Мысль о скорой разлуке с этой женщиной наполняла меня болью, отчаянием, растерянностью. А ведь так недавно я совсем ее не знал! Почему любовь превращает нас в тупых собственников? Куда исчезает вся наша щедрость? В тот миг я не хотел делиться Виолетой даже с Джейн. Это был такой большой шаг назад, что я ощутил признаки полного саморазрушения.

Тем временем Виолета открыла стеклянную дверцу и достала из укромного хранилища большой кубок чеканного золота, украшенный множеством символов, главным из которых был треугольник с глазом посередине — такой же, что и над дверью в комнату. Кубок был покрыт кружевной салфеткой.

— Ничего больше не говори, просто выпей, Рамон.

— Я не хочу пить. Я люблю тебя и хочу одного — умереть ради тебя. Я не готов тебя покинуть.

Огонь безумия бился в моих висках, глаза жег ад, который, я создал сам, в считаные секунды утратив веру. Я был близок к самоубийству.

— Пожалуйста, выпей, Рамон. Пей.

— Что это? Хочешь напоить меня наркотиком и выбросить из своей жизни?

По лицу Виолеты промелькнула легкая тень беспокойства.

— Пей!

Она поднесла чашу к моему рту и даже слегка наклонила. Едва жидкость коснулась моих губ, я успокоился и принялся глотать (в детстве меня так поили слабительным). Напиток обжигал горло точно жидкое пламя.