Антонио Хименес - Алхимия единорога

— Нет! — вскрикнул я.

Мне не хотелось, чтобы мой товарищ по тренировкам так бесславно погиб, но было уже поздно: тот исчез в бушующих волнах.

Однако на этом наши передряги не кончились.

Уже на подходе к гавани Пальмизаны лодка начала оседать, все больше и больше погружаясь в воду. Мы пришли в ужас. В деревянной обшивке обнаружилась дыра, влага просачивалась очень быстро. Пока отец Диниса пытался довести суденышко до пристани, Барбьери вычерпывал ведром воду, и все-таки лодка тонула. Нам пришлось прыгать за борт в сотне метров от берега, там, где море бушевало уже не так сильно.

Я попытался помочь женщинам, но все они превосходно справлялись сами.

Теперь нашим главным врагом стал холод. На берегу нас закутали в одеяла, и мы бегом припустили к ресторану Дагмары.

Я попросил ключ от нашего бунгало, и мы с Виолетой и Джейн сразу отправились к себе: только горячий душ мог спасти нас от пробирающего до костей холода.

Джейн осмотрела сумку, где лежали книги, и облегченно кивнула.

Я наблюдал за ней, сидя на краешке кровати, а Джейн удивленно улыбалась, словно на сей раз ей не удавалось прочесть мои мысли. Мне нравилось это лицо Кирстен Данст. Я был без ума от непосредственной, свежей и нежной женщины, взгляд которой умел проникать в самую душу. Когда мы смотрели друг на друга, начиналась дуэль, нечто вроде перетягивания каната; чувство и тайна начинали вибрировать, словно стрелка на самом краю шкалы. Я был отчаянно влюблен и мечтал остановить такие мгновения, превратить их в вечность, чтобы никто и ничто не могло нам помешать.

Но в тот миг, когда мои чувства достигли пика, из душа вернулась Виолета, завернувшись в полотенце, которое едва прикрывало ее грудь и опускалось лишь до середины лобка. Она мило улыбнулась, ее огромные темные глубокие глаза нежно смотрели на меня. А во мне уже поднималось желание, сердце заколотилось чаще. Эта женщина с пристальным взглядом, лишавшим меня рассудка, уносившим куда-то в небеса, тотчас напомнила мне, что у меня есть сердце и что оно принадлежит ей.

Я любил ее, я любил их обеих, я научился любить всей душой сразу двух женщин. И они ясно сознавали это и вверялись мне и глазами, и кожей, и желанием, и чувством — столь же прекрасным, сколь необыкновенным.

Мы провели на этом острове несколько недель, и моя скука перешла в беспокойство — я бродил вокруг усадьбы, как дикий зверь, готовый кинуться на домашних питомцев.

Жизнь здесь текла спокойно: прогулки, болтовня, еда, сон и любовь. Не важно, в каком порядке. Дагмара, в длинных платьях из набивного шелка, в ожерельях и браслетах, писала картины, рукодельничала, читала, приводила в порядок бумаги. Официантка Ивана, невеста сына Дагмары, взяла за правило каждый день прислуживать нам за столом, приносить напитки и вообще всячески угождать. Барбьери произносил тосты, пил, веселился и рассказывал истории из своего прошлого. А я штудировал философов — от самых древних, таких как Зосима Панополитанский, [101] Зосима Панополитанский — греческий философ и естествоиспытатель III–IV в. Комариус [102] Комариус — автор книги, написанной во II в., — «Книга Комариуса, философа и первосвященника, с наставлениями для Клеопатры о божественном и священном искусстве философского камня». Это одно из самых первых упоминаний о философском камне. и Химес, [103] Химес (Хим) — в эллинистических кругах отождествлялся с библейским Хамом и провозглашался отцом алхимии. до более близких к нам по времени алхимиков — Альберта Великого, Арнольдо де Вилановы, Скота Эриугены. [104] Иоанн Скот Эриугена (ок. 810–877) — один из крупнейших мыслителей Средневековья. В обширной библиотеке Дагмары нашлись труды, посвященные тайным обществам; их загадки нельзя было обойти вниманием. Так я получил представление о розенкрейцерах и мартинистах, о франкмасонах, спиритах, теософах и о многом другом, до чего успел добраться. Меня особенно завораживала восточная философия, я хотел досконально разобраться в ней.

Виолета и Джейн тоже проводили дождливые дни за чтением. Иногда мы превращали в библиотеку столовую дома Дагмары. Не знаю, чем именно в те часы занималась наша хозяйка — вела дневник, сочиняла стихи или подбивала счета, — мы же жадно глотали книги, как будто торопились изучить все, что следовало. И чем больше я читал, тем больше убеждался, как мало мне известно, как скудны мои познания, как далеко мне еще до мудрых. Меня приводила в отчаяние мысль: «Я знаю, что ничего не знаю». Впрочем, я отчетливо понимал: вместо того, чтобы печалиться, я должен продолжать путь ученика, приближаясь тем самым к бесконечной мудрости. Чем больше я буду знать, тем ближе подойду к бессмертию.

За свою жизнь человек способен узнать так мало… Но жизнь — не более чем вздох, эфемерная вспышка света. Ученые давно открыли, что человек использует лишь крохотную часть своего мозга. На самом деле ему, вероятно, просто не хватает времени на то, чтобы задействовать мозг целиком. Только если жизнь будет длиться девятьсот или тысячу лет, мы сможем заполнить эти гигантские белые пятна. У нас есть способности, но нет случая их развить.

— И что бы ты сделал за тысячу лет? — спросила Джейн.

Когда я задумывался, она, как всегда, словно читала мои мысли.

— Мне страшно строить планы на такой срок. Так далеко я не заглядывал. Но вообще-то я собираюсь читать, ездить, любить и творить. Конкретными целями я не задавался. Так, есть кое-какие идеи, но я боюсь конкретизировать.

— Так знай — пока ты не определишь конечную цель, путь, которым тебе предстоит пройти, задачи, которые тебе нужно решить, бессмертия ты не обретешь.

— Я опасаюсь строить планы, думать, как распорядиться своим будущим. До преодоления барьера мне осталось несколько месяцев.

— Мало кто его преодолевает. А потом тебе придется повторять все сначала каждый год, каждую весну.

— Джейн, мне страшно.

Виолета смотрела на нас, слушая наш разговор — заинтересованно, но молча.

— Чего же ты боишься, зайдя так далеко?

— Что все это окажется сном, ложью, созданной моим воображением. Или что сам я — чья-то марионетка. Или что я являюсь частью несуществующей реальности. Но главное — я боюсь потерять вас.

— Мы любим друг друга. Разве этого не достаточно? Разве у тебя мало тому доказательств?

— Представь: вот я достиг бессмертия и могу прожить тысячу лет, как и вы. Но любовь — продлится ли она так долго?

— Этого никто не знает. Даже сам великий Фламель не смог бы ответить на этот вопрос, — произнесла Джейн.

— Вот что пугает меня больше всего. Я всегда убегал от любви из боязни ее потерять, из страха перед разрывом.