Лорен Де Стефано - Увядание

Что-то касается меня, и я невольно вскрикиваю от испуга. Под стук бешено колотящегося в груди сердца пытаюсь что есть силы выбраться из холодильника, где лежат мои сестры, я готова на что угодно, лишь бы оказаться как можно дальше от подвала Вона.

– Эй, – мягко шепчет голос. – Тише. Ну, ну. Все хорошо. Это просто страшный сон.

Перекатываюсь на бок и вижу Линдена, сидящего рядом со мной на кровати. Его силуэт едва различим в тусклом сиянии луны. Он убирает волосы с моего лица и говорит едва слышно:

– Иди ко мне.

Я не сопротивляюсь, когда он привлекает меня к себе. Наоборот, вцепившись дрожащими руками в его рубашку, сама тянусь к Линдену. Тепло его щеки прогоняет кошмар, сковавший холодом мое тело.

В комнате напротив малыш, икнув, разражается плачем. Собираюсь встать с кровати, но Линден меня удерживает меня.

– Я схожу. Это все из-за меня. Я его разбудила.

– Да ты вся дрожишь, – он дотрагивается тыльной стороной ладони до моего лба. – Мне кажется, у тебя небольшая температура. Ты случайно не заболела?

– Я совершенно здорова, – заверяю я его.

– Оставайся в постели, – настаивает Линден. – Я схожу.

Но мне хочется самой пойти и удостовериться в том, что Боуэн все еще младенец, а стройного юноши из моего кошмара не существует. По крайней мере пока. Встаю с кровати и иду в спальню Сесилии. Линден следует за мной по пятам. Продирая слипающиеся глаза, девушка силится подняться с постели.

– Я возьму его, – шепотом говорю ей. – Возвращайся в постель.

– Не надо, – возражает Сесилия, встряхивая растрепанными волосами, и отталкивает меня от детской кроватки. – Ты ему не мать. У него есть я.

Она берет икающего и судорожно всхлипывающего Боуэна на руки, пытается его успокоить, напевая ему что-то тихонько, а затем усаживается в кресло-качалку. Но стоит ей расстегнуть верхние пуговицы своей ночной рубашки, как Боуэн с громким плачем отворачивается от ее груди.

Линден подходит ко мне сзади и обнимает за плечи.

– Любимая, может, вызовем кормилицу? – обращается он к Сесилии.

Она смотрит на него полными слез глазами.

– Не вздумай даже, – взрывается она. – Я его мать, и он нуждается только во мне. – Голос ее прерывается, и она снова направляет все свое внимание на сына. – Боуэн, ну, пожалуйста…

– Мой отец считает, что это вполне естественно для первых недель, – увещевает ее Линден. – Новорожденные иногда отказываются от груди.

– Но раньше-то все было нормально, – не сдается Сесилия. – С ним что-то не так.

Она застегивает ночную рубашку, встает с кресла и, прижимая сына к груди, начинает расхаживать по комнате взад и вперед. От этого малыш успокаивается и через несколько секунд засыпает.

– Он плакал не от голода, – говорю я.

Сесилия молча кладет Боуэна обратно в кроватку и наклоняется, чтобы поцеловать его в лобик. Она не видела мой сон и ничего не знает о мире, где ее сын превращается в молодого юношу, лишенного матери, который ведет под венец уже собственных невест поневоле. Интересно, а ей снятся кошмары? Приходило ли Сесилии в голову, что она пробудет с сыном только крохотную часть его жизни и однажды превратится для него в далекое воспоминание? В его памяти останется лишь копна рыжих волос да обрывки прекрасных и печальных композиций, исполненных на клавишной панели. Если он вообще ее вспомнит.

– Мои родители работали в лаборатории, и у них там были настоящие ясли, – рассказываю я ей, пренебрегая правилом не посвящать Линдена в подробности своего прошлого. Как бы то ни было, моя история предназначена не для его ушей. – Деток-сирот было так много, что уделять внимание каждому просто не получилось бы. Поэтому, чтобы успокоить плачущих малышей, лаборанты ставили им записи колыбельных песен. При этом оказалось, что те младенцы, которых на руки брали чаще, быстрее схватывали все новое, они были более смешливыми и раньше начинали тянуться за предметами, чем другие.

На протяжении всего моего рассказа Сесилия не отрывает глаз от кроватки. Теперь она переводит взгляд на меня.

– Что ты хотела всем этим сказать? – спрашивает она.

– Наверное, что младенцы чувствуют тепло человеческих рук и понимают, когда их любят, – поясняю я.

– А я совсем никого не помню, – едва слышно говорит Сесилия. – Я выросла в приюте и не помню, чтобы кто-нибудь заботился обо мне. Я просто хочу, чтобы он знал: я его мама, я рядом и позабочусь о нем.

– Он и так это знает, – шепчу я в ответ и обнимаю ее.

– Не нужны ему никакие записи, – говорит она, вытирая глаза рукой. – У него есть мать. У него есть я.

– Да, у него есть ты, – соглашаюсь я.

Она прикрывает рот ладонью в попытке подавить очередной всхлип. Сесилия всегда была эмоциональной, но рождение Боуэна и потеря Дженны дались ее нелегко. Она чахнет прямо на глазах. Я-то надеялась, что она обретет поддержку в Линдене и благодаря его присутствию легче переживет мое исчезновение. Но временами ее охватывает тоска, природу и силу которой ему не понять. В такие минуты Линдену до нее не достучаться. Вот и сейчас она берет меня за руку и крепко ее сжимает. Наш муж, застывший в дверном проеме, все равно что тень.

– Пойдем. Тебе надо лечь, – говорю я, подводя покорную девушку к кровати.

Она ложится и смеживает веки. Я укрываю ее одеялом. Она стала так быстро уставать.

– Рейн? – окликает она меня. – Прости.

– Простить? За что? – спрашиваю я у, как мне тут же становится ясно, уже спящей Сесилии.

Оборачиваюсь к двери. Никого. Наверное, пока я пыталась успокоить сестру, Линден незаметно выскользнул из комнаты, боясь нарушить и без того шаткое эмоциональное равновесие жены. Сесилия – обнаженный нерв, особенно теперь, когда горюет по Дженне. Глубина ее переживаний пугает его. Мне кажется, ее скорбь напоминает ему о смерти Роуз.

Стоя в дверях, прислушиваясь к ритмичному дыханию сестры и ее сына, чьи очертания в лунном свете едва различимы, как вдруг на меня наваливается чудовищное ощущение неминуемости смерти. Очень скоро Сесилия потеряет свою последнюю названую сестру, а не пройдет и четырех лет, лишится еще и мужа. Придет день, когда весь наш этаж опустеет, и в заброшенных спальнях не будет даже привидения, которое помогло бы Боуэну скрасить одиночество.

Потом не станет и его.

Не имеет значения, как сильно мать любит своего сына, одной любви недостаточно, чтобы сохранить жизнь хотя бы кому-то из нас.

В последний месяц перед побегом я провожу много времени на улице. На земле еще лежит снег, но я подолгу прогуливаюсь в апельсиновой роще, одна играю в мини-гольф. Так, день за днем, проходит целый месяц.

Утро дня, выбранного нами для побега, я провожу, лежа на батуте и слушая, как при каждом моем движении недовольно поскрипывают пружины. Это было любимым местом Дженны, ее личным пристанищем.