Кий Джонсон - Женщина-лиса

Скоро мальчик заснул, положив голову мне на колени. Его няня предложила отнести его в комнаты, но я хотела, чтобы он остался со мной. Скоро он и так уйдет: он вырастет и его отправят на службу при дворе.

Было холодно. Служанки одна за другой уходили в глубь дома. Наконец, остались только Онага, няня Тамадаро и я. Служанки заснули над какой-то настольной игрой. А потом я тоже заснула.

Во сне я видела моего мужа: он шел по саду, одетый в охотничьи одежды. Казалось, от него исходило сияние.

Я выкрикнула его имя и вскочила на ноги. Мой сын скатился с колен на пол. Ребенок расплакался от неожиданности и разбудил служанок. Это было незадолго до рассвета. В саду никого не было, кроме кролика, который убежал, когда я закричала.

Это ужасное горе. Я так по нему скучаю.

Время в нашем мире было странным. Для нас проходили годы, и для Йошифуджи тоже. Шонен рос очень быстро: он уже охотился на птиц с маленьким луком и игрушечными стрелами, и начал ездить на толстом пони с черной густой гривой и хвостом. Для нас, запертых в волшебном лисьем мире, проходили годы, но в реальном мире — лишь недели.

Я не была настоящей матерью. Точнее, настоящей человеческой матерью. Лиса заботится о своих детенышах, пока они маленькие, а потом прогоняет их, чтобы они рыли свои собственные норы, спаривались и растили детенышей. Кажется, только люди нянчатся со своими детьми так долго, словно надеясь исправить все ошибки, которые те могут допустить. Нет, я не права: Дедушка и Мать не прогоняли нас даже тогда, когда мы уже сами могли о себе позаботиться. Но вряд ли их можно считать такими же, как и все лисы.

Будучи женщиной, я не думала много о своем ребенке. Я не понимала его, не понимала, что я чувствую к нему. Я хотела Йошифуджи: в моих мечтах не было места для кого-то кроме него. Возможно, такое же чувство может испытывать и настоящая женщина.

Йошифуджи, напротив, нравилось проводить время с Шоненом. Они запускали воздушных змеев. Он помогал ему с учебой. Они игрались с моим мячиком. Играли в кемари: старались удержать наполненный бобами мешочек на весу, не дотрагиваясь до него руками. Йошифуджи делал из соломы свистульки и учил сына извлекать их них простейшие мелодии.

Когда ребенку было пять лет, он провалился в ямку и сломал ногу. Я забрала его к себе, потому что ребенок все время пытался полизать сломанную ногу. Пришел целитель, вправил кость и привязал палочку к ноге шелковыми веревками. Скоро кость срослась, и ребенок бегал, как и прежде.

Когда ему исполнилось семь лет, у нас была еще одна церемония. Его длинные детские волосы обрезали на манер взрослого мужчины, и подарили ему первую пару хакама -штанов, таких длинных, что он спотыкался, когда ходил. Мой сын был красив, как семь драгоценных камней. Только его золотые глаза были слишком беспокойными.

Мой сын превратился из ребенка в мужчину за одну ночь. В тоске по отцу он забросил свои игрушки и взялся за уроки и чтение сутр с таким осмысленным упорством, которое свойственно не каждому взрослому. Вчера он пришел ко мне и поклялся, что сделает что-нибудь со смертью своего отца. Но что он может сделать? Смерть, пожалуй, единственная вещь, которую нельзя отменить. Но тем не менее я позволила ему остаться со мной, когда встречала священнослужителей богини Каннон.

Пришли полдюжины мужчин из храма, находящегося в нескольких днях пути от нас. Двое священников, несколько монахов и прислужников.

Хито проводил их в дом для гостей. Одежды священников были темного цвета, но загорелись красным, как тучи в последних лучах солнца, когда они проходили под лампой, свешивающейся с ветви ивы. Прислужники и слуги следовали за ними и несли горячую еду и напитки: я чувствовала острый запах саке, чая, который пах, как трава под знойным летним солнцем.

Я смотрела на них, стоя на темной веранде, прикрывая лицо рукавом, чтобы слезы не холодили моего лица. Иногда я думала о том, не точат ли меня мои постоянные слезы изнутри, как соленое море — плавучий лес.

В последнее время я не часто писал. Был очень занят. Приказы из столицы отнимают все мое время.

Шонену уже восемь лет. Он высокий и красивый. Я смотрю на него с благоговением: я не был таким грациозным в его возрасте. Я думаю над тем, чтобы отправить его в столицу и сделать пажом при дворе. Но мне не хотелось бы, чтобы он уезжал.

Осень как-то необычно затянулась. Я не помню, когда я в последний раз видел цветущие деревья или снег. Возможно, изменения времен года — весны на лето, лето на осень, осень на зиму — не настолько непреложны, как я думал. Если это так, тогда все может измениться.

Я со своими служанками стояла на коленях и слушала, как странствующие монахини читают сутры.

Джозей с нами не было. И это она прервала чтение. Я услышала стук деревянных башмаков и ее крики, когда она бежала по веранде. Она даже не сняла обувь, когда вошла ко мне в комнату.

— Моя госпожа! Моя госпожа! — сказала она тонким от волнения голосом.

Монахини замолчали. Какое-то мгновение мы сидели, не двигаясь, словно насекомые, увязшие в смоле. Джозей с шумом распахнула ширму. Она стояла растрепанная, задыхающаяся. Я подумала, что она сошла с ума.

— Моя госпожа! Происходит что-то ужасное.

Я встала, запахивая кимоно.

— Что?

Она не ответила, лишь потянула меня за рукав.

— Джозей… — начала я, но потом посмотрела на нее внимательнее и увидела слезы у нее на глазах. Я еще никогда не видела ее такой. Я даже не думала, что она умеет плакать.

— Пожалуйста, — прошептала она. — Там кое-что снаружи.

— Покажи мне, — сказала я. — Пожалуйста, — обратилась я к монахиням, — простите меня и продолжайте. — Я поклонилась, и мы с Джозей выбежали на веранду. Теперь она дала волю слезам. Она всхлипнула, когда привела меня в конец сада и показала пальцем куда-то на поваленный бамбуковый забор, на пустые рисовые поля. Была почти зима, урожай давно собрали. Где-то далеко лаяла собака.

— Нет, не там, — сказала Джозей. — Там!

Она снова показала пальцем. И тогда я поняла, что когда она сказала «снаружи», она имела в виду снаружи магии. Как она могла увидеть это? Неужели она была на это способна? Я посмотрела по-другому и увидела, где мы были: Джозей, стройная элегантная женщина, все еще стояла на самшитовой аллее (где она еще могла быть? Она была волшебной, она не существовала в реальном мире, или, по крайней мере, мне так казалось), в тоже время я увидела себя, припавшую к земле на краю сада Йошифуджи. Я смотрела на его дом, который он когда-то делил с Шикуджо, до того, как я его забрала.