Татьяна Корсакова - Не буди ведьму

– Спасибо, это ободряет.

Комната больше не раскачивалась, она кружилась вокруг Арины, и с каждым витком кружение это набирало скорость.

– Иди ко мне. – Теперь на поверхности девушку держал только голос старика, только он не позволял ей соскользнуть в эту все углубляющуюся воронку. – Быстро!

Идти не получалось, ноги больше не держали, а тело не слушалось. Значит, все-таки не поверхностная рана…

– Ну же!

Она поползла. Медленно, на четвереньках, как только что научившийся ползать ребенок. Хотелось спать, но голос, требовательный и беспощадный, не отпускал, тащил по грязному, давно не мытому полу, как на аркане. Какая же в нем силища, в этом почти мертвеце…

– Открой глаза, девочка! Слышишь? Открой глаза!

Ей не хочется. Смерть уже не кажется такой страшной.

– Сейчас же!

Не подчиниться этому окрику невозможно. Костлявые руки гладят Арину по голове, распутывая спутанные пряди. А на дне черных глаз – золотые искры. Пляшут, складываются в затейливые узоры. Наблюдать за этими узорами интересно.

– Тебе будет больно. – Голос Сказочника звучит ласково. – Очень больно. Но ты сильная девочка, ты должна справиться.

Она справится, у нее просто нет другого выхода.

– Я постараюсь тебе помочь. Не знаю, получится ли, но я попробую.

– Что мне делать? – На мгновение в мысли возвращается ясность, мир расцвечивается яркими красками.

– Вот это тебе. Просто подарок…

В руки, сложенные «лодочкой», как за милостыней, ложится что-то длинное, деревянное, отполированное сотней тысяч прикосновений. Веретено. Самое обыкновенное, однажды Арина видела такое в этнографическом музее. На одном конце – острый железный шип.

– У каждой особенной женщины должна быть особенная вещь. – Сказочник улыбается, точно вспоминает что-то приятное.

– Все? Я теперь ведьма?

– Еще нет.

Шип впивается в ладонь, раздирает кожу до крови.

– Дар передается по крови.

На раскрытой ладони – лужица из его и ее крови. Его – темная, старая. Ее – молодая, ярко-алая.

– Спасибо, девочка. – В черных глазах – покой и блаженство. – Спасибо и… прости.

И это все?! Вот так просто! Укололась девица веретеном и превратилась в ведьму? Что же изменилось? Мир не встал с ног на голову. Не грянул гром. Ни-че-го!

А все потому, что чудеса случаются только в сказках, тех самых, которые так любит рассказывать этот старик.

Вот и он, сидит в кресле, смотрит на свечу. Пламя свечи пляшет, пригибается, словно от сквозняка, не хочет умирать. Вспышка, треск, еще вспышка – и комната враз погружается в непроглядную темноту. С темнотой приходит осознание: все, Сказочник скоро уйдет… Он свободен. Мысль эта ясная и четкая, как солнечный день. Он уйдет, оставит ее одну, в темноте своего осиротевшего дома.

Боль ударила внезапно, без предупреждения, с колена под дых. Арина закричала, сжалась в комок. Это только сначала показалось, что боль нападает из темноты, как невидимый убийца. На самом деле она была не снаружи, а внутри, растекалась по жилам черной ведьмовской кровью, прожигая плоть насквозь, выкручивая суставы, переламывая позвоночник, переделывая, перелицовывая, превращая во что-то новое. Или убивая…

Он сказал – будет больно.

Он не соврал.

Он сказал – возможно, ты не выживешь.

И снова не соврал.

Она не выживет, потому что остаться в живых после такого невозможно. После такого смерть покажется подарком.

– Хватит! Я больше не могу!!!

В ее отчаянный, утративший все человеческое крик вплелся жалобный песий вой, то ли поддерживая, то ли провожая к последней границе.

Она ползла к этой границе, обламывая ногти, впиваясь окровавленными пальцами в невидимую опору, по дороге без конца и края, проваливаясь в бездонные ямы, разбиваясь на мелкие осколки, восставая из пепла, как птица феникс, для новых, еще более изощренных пыток. Она больше была не собой, потеряла на этой страшной дороге свое имя, свою память, свое «я».

Старик обманул лишь в одном: Серый Волк подарил бы ей куда более быструю и милосердную смерть. Даже если бы стал резать ее живой на куски. Черная ведьмовская кровь убивала с куда большей жестокостью. Скорее бы!

…Она лежала на пороге, стертая в порошок и рожденная заново, обновленная, когда собачий вой оборвался на самой высокой ноте и наступила тишина. Упоительно-безболезненная, откликнувшаяся наконец на мольбы и призывы. В этой тишине скрип открывающейся двери показался пением ангелов. За ней пришли…

Наконец-то! Скоро она покинет это страшное место и перестанет быть. Потому что быть – это нестерпимо больно, потому что она не справилась с черной ведьмовской кровью. Даже не попыталась.

Ослепительный белый свет, льющийся из прямоугольного проема двери, заслонила темная фигура. Ей хотелось посмотреть, кто же пришел по ее душу, но ничего не получилось – она перестала быть…

Тихо. Темно. Хорошо.

Наверное, так хорошо младенцу в материнской утробе. Если это смерть, то зря ее боятся.

– Аринка… Эй, Аринка… – Голос громкий, смутно знакомый. – Слышишь меня?

Она слышала, но никак не могла вспомнить, кому принадлежит этот голос. Наверное, он из прошлой жизни. Жизни, которая закончилась. Или не закончилась?..

Чтобы понять, что ты не умер, что по-прежнему существуешь не в той, а в этой реальности, достаточно открыть глаза. А это тяжело, практически невозможно.

– Да не тормоши ты ее! – А этот голос, чуть сварливый, чуть сиплый, ей точно незнаком. – Может, время еще не пришло? Помнишь, как тогда было?

– Тогда все было по-другому. Тебе ли не знать.

– Так мы и не знали. А теперь знаем. Сама же сказала, он велел ждать.

– Он велел! Да в гробу я видела его приказы! Если бы не Аринка…

– Тише! Смотри… с ней что-то не так.

Да, с ней что-то не так, она слышит голоса: один смутно знакомый, второй – незнакомый вовсе. Голоса спорят из-за нее и называют Ариной.

Арина… Имя красивое, мелодичное, как звон капели. Это ее имя?

– Аринка, ты тут? – В знакомом голосе – радостное нетерпение, щеки касается что-то мягкое, невесомое, как паутинка.

– Я тут. – И этот голос ей знаком – негромкий, в трещинках и сколах, совсем не такой красивый, как ее имя. Это она только что сказала?

– Видишь, Лидка? Она тут, с нами!

– Лучше бы она была там. Чему ты радуешься, Глашка? Ты посмотри на нее. Ты только подумай, во что он ее превратил и во что втянул нас! Она же сейчас такая же, как он.

– Она другая! Не говори глупостей. Эй, Аринка, ты меня видишь?

Чтобы видеть, нужно открыть глаза. Если у нее есть голос, значит, должно быть и зрение. Надо попробовать.

Она попробовала, и темнота вдруг начала меняться: наливаться цветом и движением, оживать.

Она лежала на самодельной, сколоченной из досок кровати. Вместо перепачканных в крови джинсов и свитера одетая в белый льняной халатик. Босые ноги укрыты лоскутным одеялом. Над головой висели пуки каких-то сушеных трав. С одного из пуков на паутинке спускался паучок.