Мишелль Сагара - Молчание

Они взяли все в гостиную, в то время как Лепесток шел между ними.

Коробка с пиццей была приостановлена в воздухе, выше него, конечно. Он очень хорошо научился пытаться есть из коробки, когда они ставили ее на стол в кабинете. Он не был, однако, слишком хорошо обучен, чтобы сидеть перед ними и просить, и у него были обычные влажные глаза щенка, даже в его девять лет.

Эмма покормила его своими корками.

Он запрыгнул на кушетку около нее и втиснулся между подлокотником и ее рукой, что в действительности означало, между подлокотником и половиной ее коленей; ей пришлось есть на его голову.

Ее матери не нравится есть с включенным телевизором, но даже она не смогла выдержать неловкое молчание, сдалась и взяла в руки пульт. Они провели свой ужин, щелкая по каналам.

Эрик стоял на кладбище ниже той же самой темной ивы, к которой он прислонялся в течение половины предыдущей ночи. Он не носил очевидного оружия, и он не потрудился взять с собой какое-нибудь менее заметное средство защиты, потому что он не нуждаться в них.

Он хотел нуждаться в них. Он хотел нуждаться в них прямо сейчас в этом месте, но не имело значения, что он хотел; почти никогда не имело.

Кладбище было тихим. Отдаленный звук автомобилей не изменял этого, он создавал фон. Его ночное зрение было хорошим, оно всегда было хорошим. Но он уставился в никуда. Он раз или два повернулся и ударил по дереву, чтобы сбросить растущее разочарование.

"Нет Эммы", – горько думал он.

Эмма.

Он напрягся.

Я никогда не ошибался прежде. Я не ошибаюсь теперь. Она приблизилась, появляясь из леса надгробных камней.

– Она влиятельна, Эрик.

– Вы должны ошибаться, – сказал он ей, мрачный и тихий. Он ожидал услышать аргумент, и был удивлен, когда его не прозвучало.

– Я... оставлю это на твое усмотрение, – сказала она наконец. – Я не буду пока звать других.

– Почему?

– Потому что она другая, в моих глазах, и у меня есть причины сомневаться относительно этого чувства. Ты знаешь почему.

Эрик сглотнул и обратил свое внимание на кладбище, которое оставалось пустым всю оставшуюся часть ночи.

Эmma проснулась утром в пятницу, которая имела преимущество перед формальным днем в школе. Это значило, помимо всего прочего, что ей на самом деле не нужно думать, что надеть; она собиралась одеть юбку-плед, пиджак и белую рубашку. Галстуки были необязательны, если вы не были мужчиной, хотя почти все девушки носили бессмысленные тонкие кожаные штучки. Они часто носили макияж по пятницам, а также, еще и потому, что было не слишком много других вещей, которые можно было носить, чтобы выделиться.

Эмма, например, не носила сережки. Однажды увидев, как малыш хватает висящий обруч и – буквально – разрывает мочку уха подруге из седьмого класса, вылечило ее от растущего желания когда-либо проколоть себе уши. По общему признанию это рассматривалось как странность, но это были ее уши, и она хотела сохранить их в сочетании с другими частями лица.

Она тратила больше времени в ванной по пятницам, которая была разработана в таком стиле, чтобы подходить под утренний график домашнего хозяйства Холл, отчасти потому, что ее мать валялась в кровати до последней минуты.

Эмма закончила одеваться и спустилась вниз. Она рассчитывала, что на кухне будет тихо – так и было. Лепесток был активный, но не счастливый. Матери еще не было в кухне. Эмма взглянула на часы и вздрогнула. Она сделала кофе, потому что, если ее мать все еще не спустилась, она будет нуждаться в нем, взяла молоко, чернику, хлебные злаки и накрыла стол.

Она остановилась по дороге, чтобы взять салфетки и крикнула вверх, подождала пять секунд, чтобы услышать что-то вроде ответа, не расслышала невнятные слова, которых было несколько – и продолжила свой путь. Когда ее мать спустилась, гремя в спешке, она вручила ей кофе и проводила ее к стулу. Это было неловко, потому что Мэрси не спала.

А с другой стороны, учитывая последние несколько дней? Нельзя сказать, что она была бодрая. Они поели в относительной тишине, потому что Лепесток вылизал тарелку с сухим кормом и пытался попрошайничать. Он фактически не любил ничего из того, что его хозяйки ели этим утром, но это никогда не останавливало его.

Эмма, нетерпеливо подбирала аргументы для матери, чтобы сообщить ей, что она не идет в школу сегодня. Когда время приблизилось к 8:00, она разочаровалась в этой идее, и вместо этого сказала:

– Не забывай, я иду на вечеринку к Эми сегодня вечером.

–Эми? О, верно. Вчера ты упоминала об этом. Ты пойдешь прямо из школы?

– Что, в таком платье?

Мэрси, казалось, сосредоточилось на минуту.

– Как по мне, ты выглядишь хорошо, – сказала она, но это были просто слова; Эмма поспорила бы на деньги, что она фактически не заметила во что одета ее дочь. – Ты будешь дома к ужину?

– Ты ведь работаешь допоздна?

Мэрси медленно кивнула.

– Я захвачу сэндвич или что-то, если тебя не будет дома. – Эмма отодвинула свой стул от стола и собрала все пустые тарелки. – Я не слишком задержусь, – добавила она.

– Не слишком поздно, это во сколько?

Эмма пожала плечами.

– Полночь. Может быть час ночи. – Она подождала какой-нибудь вопрос, но ничего не прозвучало. – Мам?

Ее мать подняла глаза.

– Ты нормально себя чувствуешь?

– Все хорошо, – ответила ее мать. Эмма подумала, что умирая люди выглядели более убедительными. Они, конечно, говорили так по телевидению.

– Ты уверена?

Мэрси посмотрела на дочь и покачала головой.

– Конечно я уверена. Я всегда прекрасно чувствую себя утром после того, как увижу своего мертвого мужа в больнице.

Последовала глубокая неловкая тишина. Это было хуже, чем неловкий первый поцелуй.

– Мам...

Ее мать подняла руку. Это был знакомый жест; Эмма пользовалась им постоянно. Но от матери он выглядел неправильным.

– Ты можешь быть матерью Майклу, – Мэрси Холл произнесла это твердо и со следами раздражения, – или всех остальных своих друзей.

У меня уже есть мать, три босса и огромное количество других услужливых советчиков в офисе. Я не нуждаюсь в материнской заботе.

Ужаленной Эмме удалось удержаться от реплик, после которых она бы чувствовала себя виноватой. Вина, в доме Холл, была как второй ребенок в семье. Секрет, который пытаются спрятать на чердаке, когда в гости приходят уважаемые люди.

Вместо этого она повернулась и пошла в гостиную, где она посмотрела на себя в зеркало, нахмурившись посмотрела на свои глаза и губы, которые медленно возвращались к нормальному состоянию, а затем взяла свой рюкзак и стала ждать.

Майкл спас ее в 8:10.

Прогулка в школу сопровождалась той же самой неловкостью, которая была за завтраком, но с Майклом было легче, потому что Майкл не волновался, что кто-то будет думать, что он сумасшедший. Майкл, посредством понимания мира своим собственным способом, также понимал, что видел мир совершенно по-другому, чем остальная часть студентов его возраста; он привык к этому. Поскольку он был таким, он действительно не подвергал сомнению то, что видел, и не пересматривал себя; он пересмотрел (и в-третьих, в-четвертых, и в пятых, чтоб наверняка) всех остальных.