Вероника Мелан - Уровень Война

— Это зачем?

— Чтобы я посмотрела на цифры и операции приходов и расходов. Может, покажутся мне знакомыми?

— Думаешь, могла быть бухгалтером?

— Не знаю.

— Ладно, достану.

— Еще мне нужны ножницы и парик… Или кукла. Хочу посмотреть, не была ли я парикмахером.

— Куплю куклу, лишь бы не на моей косичке…

Третья булка показалась ему не менее вкусной, чем первая и вторая; эта женщина однозначно умела готовить.

— А, мофет, ты была поваром? Ну, такие булофки! Пальфы объижешь…

— Не-е-е! Я уже подумала об этом. Готовка меня расслабляет и настраивает на хороший лад, но это точно не дело моей жизни.

— Тогда какое?

— Ну, я тут думала… Я не могу проверить, была ли я, например, банкиром или психологом, но еще несколько профессий проверить могу.

— Валяй.

— Чтобы узнать, не была ли я архитектором, мне нужно посмотреть на чертежи зданий. Достанешь?

— Непросто, но достану.

— И кусок ткани с иглами — может, я шила?

Следующее «угу» вышло совсем невнятным, так как в этот момент Дэйн запивал «бон-бон» шипучкой.

— И еще альбом с красками — проверю, умею ли рисовать.

— Хорошо.

— А дальше меня нужно будет кое-куда свозить. В ресторан, чтобы я посмотрела на официантов. А вдруг? Завести в какое-нибудь турагенство, чтобы я поняла — мое или нет? В музыкальный магазин — взглянуть на инструменты. И выгулять по парку — хочу посмотреть, не разбираюсь ли случайно в цветах.

— Думаешь, могла быть садовником?

— Да кто ж меня знает. — Худенькие плечи передернулись, и Дэйн подумал, что ей самой не помешало бы съесть пару сладких и липких «бон-бонов» — прибавить пару сантиметров на бедрах.

— Еще бы в фотостудию заехать, чтобы я посмотрела на аппаратуру.

— Понял. Это все?

Развалившийся у ног Эльконто Барт слушал человеческую речь, прикрыв веки; лохматые уши изредка подрагивали — он уже умял свою порцию собачьих лакомств и теперь откровенно наслаждался ленью и мягким ворсом ковра. Не пес, а весь в хозяина — увалень.

— Ну-у-у… есть еще кое-что… Но тут нужна твоя помощь. Совсем… помощь.

Ани-Ра замялась и даже покраснела.

— Э-э-э… я не буду проверять, не работала ли ты путаной и как хорошо…

— Фу, на тебя! Я же не об этом!

— А о чем?

— Ты… потанцуешь со мной? Один танец? Может, я была танцовщицей?

— Но я точно не был! Поэтому, какой тебе от меня прок?

— Вдруг тело что-то вспомнит? Какие-то движения?

— А в одиночку?

— Ну, пожалуйста!

Она глазела на него с такой наивностью и умилением, что он сдался.

— Хорошо. Один танец. Но я из танцоров, кому мешают не только яйца, но и все остальное. У меня как будто три ноги и отсутствует контроль баланса тела. Я отдавлю тебе все ноги.

Ани не удержалась и рассмеялась; Дэйн притворно нахмурился:

— Это все?

— Нет, еще одно…

— Что?

— Ты… прыгнешь со мной с парашютом?

— Что??? Нет!

— Ну, вдруг я была спортсменкой…

— Нет!

— Ну, пожалуйста-а-а! Вдруг у меня проснется память из-за адреналина или что-то покажется знакомым?…

— В третий раз повторяю — нет!

Соседка по дивану по-девчачьи надула губы и вздохнула — совсем, как ему показалось, не обиженно.

«…Алина долго не могла решиться на этот шаг — почти три месяца. А эта скидка, черт бы ее подрал, превратила ее сестру в настоящего нытика.

— Алька… ну, займи денег? Ведь у тебя есть? Тебе еще долго копить, а мне осталось всего чуть-чуть…

Машка и раньше постоянно канючила — мол, жалко тебе, для единственной сестры-то? Жалко? Да нет, не жалко, наверное, но ведь и Алина собирала в заветную баночку каждую монетку, откладывала каждый, потом и упорным трудом заработанный, медяк, а теперь все взять и вот так отдать? За час? Всего лишь за час — жалкий, короткий или самый лучший час?

И ведь не для чужого человека… Для сестры.

Она решилась тогда, когда до окончания действия скидки остались одни сутки — последние двадцать четыре часа. Ушла с работы пораньше, приехала домой и даже не пошла в душ. Как была в провонявшей жареной рыбой одежде, так и отправилась прямиком в спальню. Стянула с полки заветную банку, села на кровать и долго, поджимая губы, гладила прохладную гладкую поверхность пальцем. Господь, ей ведь не жалко? Нет в ее душе такого греха? Да, монетки такие красивые на вид, такие маленькие, чудесные и лежат плотными рядами, но ей ведь не жалко? Машка поделится потом впечатлениями, и они разделят эту радость на двоих. А потом еще долгие годы будут смаковать ее, вспоминая каждый момент, каждую минуту прожитого сестрой счастья.

Эх, Машка… Не понизь тебя в должности и не случись этой скидки, не видать бы тебе денег. А так…

Так пусть будет подарок.

Алина в последний раз погладила стеклянную поверхность, не стала отвинчивать крышку, чтобы еще хотя бы разок подержать на ладони горсть меди и серебра, а просто нашла пакет и замотала в него копилку. Жди сестра — она едет. Пусть будет тебе Счастье…»

В этот раз Дэйн не стал дожидаться, пока она смущенно попросит его продолжить — просто зашел в комнату, сел в кресло, раскрыл книгу и принялся читать.

Ему нравилось наблюдать за слушающей Ани: стоило словам зазвучать, щека сразу же подпиралась ладошкой, взгляд устремлялся вдаль, а разум принимался бродить по незнакомым местам, жить в них, чувствовать, переживать. Ани-Ра оказалась не просто хорошей — идеальной слушательницей. И перебила она к этому моменту только один раз, когда он дошел до слова «сестра».

— Это кто такая? Еще одна родственница?

Про «маму» он уже объяснил — рассказал, что в описанном мире рождаются, стареют и умирают люди. Каждая женщина, родившая ребенка, называется «мама», а ее ребенок, в зависимости от пола, зовется «сыном» или «дочкой». Беспокойная и пытливая Ани тут же спросила: «А рождается тот же ребенок? Тот же, который умер?»

Нет, ответил он, другой, и она надолго замолчала. Куда девается «тот» он пояснять не стал — сам не знал.

— «Сестра» — это девочка, родившаяся от той же мамы. То есть, если бы твоя мама родила еще одну дочку, кроме тебя, то она бы стала тебе сестрой.

Ани-Ра кивнула. Затем задумчиво добавила:

— Маму я бы, наверное, хотела. А вот сестру…

Дэйн несколько секунд смотрел на нее, затем уткнулся взглядом в книгу и перелистнул страницу.

«— Это мне? Правда, мне? — В сотый раз вопрошала Машка, глядя на банку выпуклыми, блестящими от радости, глазами. — Аленька, я отдам, когда-нибудь отдам. Обещаю, отдам!

Нет, наверное, не отдаст.

— Ты только поделись. Расскажи, как это было, ладно?

Пусть кому-то будет радостно, пусть будет хорошо, и, может, это когда-нибудь, где-нибудь зачтется — там, на небе. А, может, и нет — Господь решит.

Свернутый в мятый шуршащий комок, пустой пакет из-под сокровищницы отправился в карман куртки. Банку она не стала забирать — та как-то вмиг потеряла ценность, стала „не своей“. Она найдет другую — новую банку, красивую. Может, не банку даже, а коробку из-под дорогого чая или пластиковый бокс из-под печенья с выдавленными на крышке цветами, и тогда начнет собирать вновь. По одной, по две, иногда по три медяшки, иногда по полсеребрушки.