Вероника Мелан - Мистерия

В этом месте повествования Тайра обнаружила, что потеряла всякую возможность комментировать услышанное — рот пересох, язык сделался вялым, как рыба, а округлившиеся глаза никак не желали сужаться.

— А настоятельница? Она все это видела?

— В том-то и дело. — Щеки Сари полыхали. — Видела. Потому что каждые полминуты поглядывала на меня и этих… И ничего им не сказала. Наверное, хотела, чтобы они сделали все это. Хотела, чтобы я почувствовала удовольствие.

В ту минуту Тайра впервые в жизни уловила неконтролируемое, почти дикое желание увидеть все своими глазами. Быть на месте той настоятельницы, чтобы спокойно оглядываясь вокруг, рассматривать голые мужские тела — их обнаженные пуза, черные поросли под ними, стоящие твердые и горячие пенисы, погруженные в чей-то рот…

Так вот почему Сари боялась осуждения.

Потому что глотнула амброзию Сладкого Дома и полюбила ее на вкус, потому что позволила себе начать нежиться в мужских руках, получать от этого удовольствие.

Тайра не знала, что чувствует — разочарование от того, что не стала наложницей или же все-таки радость от того, что стала служанкой. С одной стороны, было бы здорово ощутить головокружительный аромат совокупления (или хотя бы увидеть его так близко), а с другой… С другой… Стоит один раз поддаться животному наслаждению, и после всегда, каждую минуту, ты будешь непрестанно жаждать его, желать влить себе в вену еще капельку, и еще… совсем чуть-чуть…

Сари уже не выпутается из этой ловушки никогда. Ее кожа всегда будет пахнуть апельсиновым маслом, а тело трогать чьи-то руки. В ее лоно всегда будут входить члены разных мужчин, а сама она стонать от удовольствия.

Нет, пусть это красиво и заманчиво, но это не путь Тайры.

А Сари… Верно говорили старухи — в ее крови пустила корни огненная Дера. И она теперь не снаружи — не на подоле тулу — она внутри. В коже, в венах, в каждом капилляре.

Теплая вода отдавала глиной, но Тайра жадно глотала ее и все никак не могла напиться — еще, еще, пусть она прольется родниковым источником в желудок, пусть смочит шипящие внутренности, пусть оросит изнутри, превратившееся в печь, тело.

Когда из фляги в рот вытекла последняя капля, Тайра протянула пустой сосуд назад и на вопрос «еще?» хрипло ответила «да».

Пахнущая лавандой рука, протянула кожаный бурдюк.

— Как хорошо, что я взяла много — как знала, что понадобится. А я ведь, знаешь, с самого утра про тебя думала, все не могла забыть. Как проснулась, так сразу решила, что сегодня приду.

Тайра, стыдясь манипуляций, которые проводила с головой подруги прошлой ночью, подавленно молчала. Но вода дороже — теперь дороже принципов.

Сари сидела на земле по ту сторону решетки; охранников, слава Богу, не было видно — наверное, ушли в дальнее помещение ужинать.

— Я принесла лепешки и сушеное мясо — на, спрячь его пока. В тряпке завернут кусочек сыра, там же есть несколько конфет и остатки пирога с рисом — вчера пекла.

— Спасибо.

Переданный сверток, едва протиснувшийся сквозь прутья, тут же был упрятан под изголовье соломенной подстилки. И не беда, что сегодня в чашке нет монет, зато есть Сари — верная подруга, без которой Тайру давно бы уже навестила Темная костлявая владычица.

Чур ее, чур прочь — еще не время.

Воды во втором сосуде хватило на то, чтобы утолить жажду и даже на то, чтобы смочить подол протертого до дыр жесткого холщевого тулу — Тайра так же плеснула несколько капель на широкий размотанный пояс и приложила его к лодыжкам — кожа отозвалась новым приступом боли — на этот раз прохладным. Потворство — воду бы экономить — но нестерпимо сильно хотелось унять донимающее сутками напролет жжение.

А теперь ногам прохладно, почти хорошо.

— Я оставлю? — В бурдюке плеснула вода, чуть меньше половины. — Отдам пустой в следующий раз, ладно?

— Конечно. У меня еще есть. — Сари легко махнула рукой, повозилась с горловиной мешка, в котором принесла еду, и сложила его у ног. Затем встревожено спросила. — Как ты?

— Плохо. — После паузы отозвалась Тайра, глядя в противоположную стену — земляную, шероховатую. Какой смысл врать? Они слишком давно знакомы, чтобы унижать друг друга ложью. — Здесь жарко. Каждый день жарко стоять на солнцепеке — кожа покрывается волдырями.

— Это ужасно. Я бы не смогла.

Если бы эти слова произнес кто-то другой, они бы прозвучали лицемерно, но не в случае с Сари — та вложила в них искреннюю грусть, и сразу сделалось понятно: да, она не смогла бы.

— Ты держись. Тебя ведь выпустят? Ну, докажут, что ты была ни при чем, и выпустят. Да?

— Наверное. — Ей бы и самой в это верить, но стоило вспомнить вопросы колдуна, как становилось ясно: не выпустят, не вот так просто. Тайра повернула голову и прижалась щекой к прохладным ржавым прутьям. — А ты ходила в дом Кима?

Послышалась возня, затем возбужденный шепот:

— Ходила. Его дом выставили на продажу и дверь там отперта. Я заходила внутрь, осматривала комнаты, но книг нигде нет. Ни одной. Ты уверена, что они там были?

— Уверена. Ты осматривала подпол? Кладовые?

— Кладовые осматривала — пусто, а входа в подпол не нашла. Может, был у старика тайник?

Может, и был.

Как и когда Кимайран успел запрятать ценные манускрипты?

Сомнений в том, что он успел сделать это до собственной смерти, не возникало — иначе бы Брамхи-Джава не исходил яростью во время второго допроса, обрушивая на Тайру раз за разом одни и те же вопросы — где книги? Где книги? Ты ведь там работала — где его книги?

Фолианты были завещаны ей старым Учителем, и даже в том случае, если бы Тайра знала, в каком направлении они испарились из белокаменного дома, никогда бы не сказала об этом поганоглазому колдуну — именно так она его теперь мысленно называла.

Черные глаза. Обсидиановые. Холодные и непрозрачные, злые — плохие глаза, поганые.

Однажды она найдет наследие Кима — где бы оно ни хранилось — найдет, разгадает загадку, отыщет тайник и заберет.

Но сначала бы выйти…

— Как у тебя дела со здоровяком Рухи? Еще не оседлала его?

То была их постоянная шутка, начиная с тех времен, как Сари устроилась работать в Сладкий Дом. Она часто рассказывала об огромном, пузатом и бородатом мужчине по имени Рухи, чей чрезмерно толстый орган свисал почти до колен, и кто никогда не приближался к наложницам — просто приходил и сидел на мягкой подушке у стены. Однажды Сари обмолвилась, что не прочь была бы попробовать оседлать такого «жеребца», и с тех пор Тайра подтрунивала на эту тему.

— Нет. — Ответили ей раздраженно, но с улыбкой. — Он так и сидит. Смотрит-смотрит-смотрит.

— Ничего, будет еще время.

Охранники не показывались, и Тайра ценила каждую минуту, проведенную не наедине. От Сари, несмотря на запах апельсинового масла, пахло домом — улицами Руура, специями из лавок торговцев, чистой тканью и чуть-чуть едой.