Татьяна Шмидко - Дежавю

Прайм согласно кивнул головой:

– Разумеется. Могу ли я завтра направить к вам своих юристов?

– Конечно… м-м-м…

– Месье Марини.

– Да месье Марини, конечно же. Мы будем ждать ваших представителей послезавтра. Наш директор будет рад встретиться с ними около десяти утра.

– Благодарю вас.

Мы вышли из музея, и Прайм был сам на себя не похож. Он шел, смотрел под ноги и улыбался! Я еле успевала за ним, но он, казалось, не обращал на это внимания. Когда мы дошли до его машины, он очнулся и сказал:

– Прости меня, Ханна! Я совсем забыл, что ты в неудобной обуви. Ты голодна?

– Нет, вчерашней охоты было достаточно, – сказала я, снимая ненавистные туфли. До машины я дошла босиком, на цыпочках. Оказавшись внутри, я достала из-под сиденья свои кеды и одела их с нескрываемым облегчением.

Мы проехали пару кварталов молча. Прайм вез нас домой по шумным улочкам Барселоны.

Я же мечтала только об одном – засесть в кабинете Прайма за компьютер и на просторах Интернета собрать как можно больше информации об этой картине. Там у нас будет время подумать о значении сюжета и все обговорить. Машина шла тихо, и мы остановились на светофоре около винного магазинчика. На витрине была нарисована большая гроздь винограда, из которой вытекало вино и лилось в бутылку. Я чуть не подпрыгнула на месте.

– Прайм! Ты же рассказывал, что за домом Адель рос обширный виноградник?

– Да, а что, Ханна?

– А что еще было, связанное с виноградом? Ну, девушка на картине держала медальон и гроздь винограда, верно? Может, это подсказка?

Прайм удивленно посмотрел на меня, и я увидела, что он догадался. Он вжал педаль газа машины на максимум, и мы помчались с домой.

По дороге он торопливо говорил, скорее рассуждал, вслух:

– На картине изображена Адель. Она смотрит на корабль, на котором уплываю я. Она была так печальна, когда я видел ее в последний раз. Думаю, что эта картина как раз и передает ее чувство одиночества. Она в руке держит медальон – это единственная вещь, которую я не нашел.

Мне вдруг стало стыдно. Я и не думала, что музей «имени Адель» появился в результате долгих поисков ее самой.

– Я был уверен, что потерял ее навсегда. Но сегодня, – Прайм снова улыбнулся, – я получил надежду на то, что она, каким-то образом… ее жизнь не окончилась так рано. Ведь картина написана через двести лет после ее смерти! Это видно по стилю написания.

Хорошо прослеживается влияние французской школы, которая сформировалась намного позже ее предполагаемой смерти.

Я удивленно посмотрела на него. Откуда такие познания?

– Ну, никто не запрещает мне читать мысли окружающих, – весело сказал он и добавил: – Я ошибался все эти годы!

Мне было радостно видеть его таким ожившим.

Он замолчал и потом проговорил:

– Она знала, кто я такой и искала подобных мне.

Ведь никто лучше вампиров не мог ей помочь найти мастера Прайма Ван Пайера. Учитывая наше небольшое сообщество и тщательно оберегаемую нами тайну существования рода, думаю, что в конце концов она стала вампиром!

Я только кивнула в ответ, потому что пришла к такому же выводу.

Прайм продолжил:

– Я же практически сразу ушел в тень. Тайно руководил вампирами через Триумвират. Даже они не знали о том, что я существую. Все считали меня погибшим от рук оборотней Венецианца. Кстати, о них…

Вдруг Прайм резко ударил по тормозам, из-за чего я ударилась головой о сидение напротив. Когда я посмотрела через лобовое стекло, то увидела Брукса, который стоял перед воротами дома Прайма! Как обычно: руки в карманах джинсов, взгляд из-под лба, ноги на ширине плеч. Я просто задохнулась, когда увидела его. Я забыла все, что было неправильного между нами, все обиды – все словно испарилось. Главное, что он приехал! Что он тут, со мной!

Я выскочила из машины и, не помня себя от радости, бросилась ему на шею, обвив ногами его талию. Я всегда так делала раньше. Мне некогда было думать о приличиях. Это же Брукс!

– Ханна? – произнес он, внимательно всматриваясь в меня. – Ты так повзрослела!

Я закивала головой, чувствуя, как слезы катятся по лицу. Я сдержанно всхлипнула и сказала:

– Брукс Вайт! Ты больше никогда так не поступишь! – сказала я с плохо скрываемой обидой в голосе, глядя ему в глаза.

– Прости меня! – сказал он мне на ухо тихонько.

Он аккуратно стер скатившуюся слезу с моей щеки своей огромной ручищей, а потом просто поцеловал.

Это было так правильно, словно мы простили друг друга и заключили перемирие. Когда я снова открыла глаза, то увидела, что Брукс улыбается. Он поставил меня на землю и сказал:

– Эти недели, которые ты провела без меня, будут единственными в твоей жизни!

Хотелось бы в это верить. Я не запрыгала от радости, у меня были основания сомневаться. Раз он оставил меня один раз, то возможен и второй раз.

– Думаешь, что мне хватит твоих слов? – спросила я серьезно.

Брукс посмотрел на меня и сказал:

– Я могу поклясться тебе!

Тут нас прервал сигнал клаксона автомобиля Прайма. Он сидел за рулем и просто просигналил, чтобы мы дали закатить машину во двор. Мне была непонятна его сдержанность. Мог бы выйти из машины, хоть поздороваться с Бруксом. По его лицу я не поняла – рад он ему или нет.

Брукс забрал свой рюкзак, и мы зашли во двор. Прайм спокойно вышел из гаража, закрыл ворота. Потом неторопливо пересек двор и подошел к Бруксу. Сказать, что тот напрягся – ничего не сказать.

– Долго же ты собирался! – сказал Прайм. – Я думал, что ты так и не приедешь.

Он остановился и внимательно посмотрел на Брукса. Я была готова к тому, что тот сейчас взорвется и наговорит глупостей, но он спокойно ответил:

– Прилетел, как только узнал, что она здесь.

– Ну и прекрасно! А то я уже стал волноваться за вас. Алиса сказала, что единственный способ придать тебе уверенность – это увезти Ханну на другой континент. Она опять оказалась права.

– Алиса! – воскликнули одновременно я и Брукс.

Прайм кинул Бруксу ключи от гаража и сказал:

– Выбирай любую машину и свози Ханну поужинать. Она расскажет, как проехать к ее любимому заведению.

– Спасибо! – сказала я Прайму и потащила недоумевающего Брукса к гаражу, где мы выбрали красивый «Мазератти», под мерный гул мотора которого уехали в сторону ночной Барселоны.

Когда дети уехали, и во дворе стало тихо, я поднялся к себе в кабинет и наконец-то переоделся. Потом спустился и обошел дом. Найти месторасположение винного погреба оказалось несложно – я хорошо знал где его искать. Сейчас на его месте был небольшой холм, который пришлось разрыть, чтобы добраться до каменной кладки. Одним ударом ноги я пробил трухлявые остатки массивной деревянной двери, оббитой ржавым железом. В нос ударил затхлый воздух подземелья. От удара обвалилось несколько камней из потолочной арки, которые гулко рухнули вниз, проламывая остовы деревянных бочек. Когда я шагнул внутрь, ноги по колено оказались в грунтовой воде. Осмотревшись, увидел только следы многолетнего тления. Не попади сюда вода, может быть, все сохранилось бы намного лучше. Беспокойная мысль не давала мне покоя: а вдруг то, что оставила здесь Адель, просто истлело и не дождалось меня? Я ускорил поиски, как будто это могло спасти тайник. К моей радости, я обнаружил стеллажи с серыми от пыли бутылками с вином. Насколько я помню, вино изначально было ужасным, но сейчас это уже просто раритетный уксус. Потом проверил каждый закоулок, каждый поворот подвала и ничего не нашел. Мне пришла в голову мысль, что тайник может находиться в бочке или в бутылке, поэтому я принялся методично разбивать их одну за другой. Думаю, что найдется пару коллекционеров, которые бы отдали что угодно за них. Но это меня не волновало в данный момент. Через пять минут я бродил по дну, усеянному битым стеклом, в смеси кислейшего вина и грунтовой воды.