Эбигейл Гиббс - Тени школы Кейбл

Когда я уже подходила к дырке в заборе, чтобы направиться к главному зданию школы, то услышала, как кто-то — парень — окликнул меня с упоминанием титула. Через несколько секунд до меня донесся еще один окрик, но на этот раз он был громче, ближе и звал меня по имени. Кроме того, я почувствовала осторожное прикосновение чужого сознания к барьерам вокруг моего.

Часть меня, которая хотела, чтобы все это оказалось только плохим сном, советовала мне держать язык за зубами. Но мое рациональное Я требовало, чтобы я ответила, — в конце концов, он был принц. Мой принц.

Я повернулась спиной к забору.

— Ваше Высочество…

Я опустилась в неглубоком реверансе, заметив, что за нами наблюдают его свита, мои друзья и вся команда по футболу.

— Вы уронили, — сказал он, протягивая полоску шелка, которая обычно была обвязана вокруг ручки моего рюкзака.

Я залилась краской.

Я игнорировала его, и это все, что он хотел?

— Спасибо. Я очень признательна.

Я взялась за лоскуток, но он не отпускал. Я дернула, но принц держал крепко.

— Вы за все признательны, не так ли?

Я поняла значение его слов, и у меня перехватило дух. Если он решит все рассказать, это станет концом того относительно нормального существования, которое я сохраняла в этом мик­ропространстве, так далеко от бурления общественной жизни, где я была герцогиней, а не Отэмн. Мои глаза широко раскрылись — он ведь не станет делать этого, правда? — и я дернула шелк. Он засмеялся.

— Вы уверены, что не хотите оставить его мне? На память?

Как вода в решете, мое терпение быстро истекало. Если он не отпустит, я брошу..

Презрительное фырканье раздалось сбоку, где Валери Дэнверс остановилась, чтобы потереть ушибленный локоть.

— Не трать время, Фэллон. Она того не стоит. Из нее и слова не вытащишь.

Принц выпустил полоску шелка. Воспользовавшись возможностью, я обвязала ее вокруг ручки рюкзака и нырнула через дырку в заборе, торопясь уйти с поля. Украдкой оглянувшись назад, я увидела, что принца там уже не было.

Когда я вернулась домой, в Бриксеме было тихо. Для туристов и школьников было уже поздно, а для припаркованных по обочинам машин — слишком рано. Только на противоположной от моего дома стороне улицы были люди: отец вполголоса рассказывал сыну о ночной смене на рыбном рынке. А в саду за частоколом нашего белого забора царила тишина. Входная дверь захлопнулась за мной, а я все еще слышала звук поворачивающегося в замке ключа, который эхом разносился по пустым коридорам, нарушая тишину дома, который был предоставлен себе.

Бабушка, почему родители живут так далеко от Лондона, ­если они там работают?

Потому что твоему отцу не по душе лондонское общество, дитя.

Не по душе? Но как оно может быть не по душе?

Не сняв меча, я поднялась на второй этаж, все еще думая о приезде принца. Почему? Это оставалось главным вопросом. У Атенеа всегда и на все были причины, и я не сомневалась, что этот раз не был исключением. Я убрала меч под кровать, но мои мысли продолжали блуждать. Вспомнилось, что я слышала в Лондоне. Экстермино что-то замышляют…

Моя рука все еще лежала на застежке ножен, когда я снова вытащила меч и оставила его между кроватью и тумбочкой. В пустом доме он был пусть небольшим, но утешением.

В холодильнике стояли несколько контейнеров, на крышках которых виднелись записки с моим именем. Заглянув в один из них, я обнаружила томатного вида соус, в следующем — пасту без яиц. Из стоявшей на верхней полке яркой картонной коробки, на которой были нарисованы фрукты, я выудила несколько грибов и луковицу, а с одного из крючков на стене сняла медную кастрюлю с тяжелым дном.

Вот они, знаки того, что я принадлежала не просто к фа­милии Саммерз, а к Дому Элсаммерз, того, что финансовых проблем у нас не было. Кастрюля, которую я наполняла водой, была фирмы «Mauviel» и стоила больше трехсот фунтов. Вся наша — многочисленная из-за пристрастия моего отца к кулинарии — кухонная утварь была той же марки. Каждый день коробка свежих фруктов и овощей доставлялась нам домой с органической фермы неподалеку. Столешницы были новыми — они заменили те, которым было не больше года.

Мы не жили в особняке в Лондоне, со штатом прислуги в тридцать человек, не устраивали званых обедов. Мы не были в числе знати при атенеанском дворе на острове Ванкувер. Но так было только потому, что такой выбор сделал папа.

И выбор непростой.

Я быстро сварила пасту и еще быстрее съела ее, пролистывая сегодняшний выпуск «Таймс». В нем не было ничего примечательного, как и в похожем сейджеанском издании «Арн Этас». К моему удивлению, даже в «Квейнтрель» ничего не оказалось. Я ждала, что переезд принца будет упоминаться, особенно в последнем, который во всех деталях освещал разрыв Его Высочества с австралийской подругой в прошлом июне.

Я убрала тарелку в посудомоечную машину, которой научилась пользоваться ровно год назад, когда мои родители в первый раз уехали по работе.

Я улыбнулась пустой комнате. Если принц считает безобразием то, что не используется мой титул, что бы он подумал об этом? Леди Сейдж — хуже того, герцогиня — сама готовит и убирает за собой. А сняв школьную форму, сама одевается. Это неподобающее поведение.

Нет. Я должна быть в одной из лучших школ, изучать политику и юриспруденцию, готовиться к своему первому появлению в Совете, которое должно состояться в день моего шестна­дцатилетия, в этом ноябре…

Идти я не собиралась. Это не было обязательным, и в мое отсутствие место занимал представитель Атенеа, принимая решения вместо меня. Это было взаимовыгодным: они получали больше власти, а я могла оставаться вдали от двора. В самом деле, никто ведь не станет протестовать против такого положения дел.

Я поставила горячую чашку крепкого чая на стол рядом с ноутбуком, чтобы согреть его. Комната наполнилась ароматом жасмина, а угол экрана запотел. Юбку и блузку я сложила и оставила на подушке с цветочным рисунком, которая лежала на сундуке в ногах моей двуспальной кровати. Затем я открыла сто­явший в углу шкаф красного дерева, единственный предмет мебели, который мне удалось убедить родителей привезти из моей комнаты в школе Сент-Сапфаер, и провела рукой по вещам, которые висели там. Здесь были платья в цветочек и черные брюки для работы. Рядом с зимним школьным джемпером расположились плиссированные юбки всех цветов. В самый же конец были задвинуты обернутые в серый полиэтилен уже маленькие на меня бальные платья и корсеты с небольшим количеством косточек, но все же настолько тугие, что дышать в них было непросто, а о еде и речи быть не могло.

Я знала, что в одном из этих чехлов спрятано бледно-желтое бальное платье с белыми перчатками до локтя и парой сатиновых туфель, зашнурованных белыми лентами. Именно в нем я появилась при дворе, когда мне исполнилось двенадцать. Это был не первый мой визит ко двору и не первая встреча с Атенеа — моя бабушка была близка с ними, — но именно тогда я впервые действительно поговорила с детьми королевской ­семьи. Тогда же я поняла, кто я такая и кем стану. Когда другие девочки смотрели на меня с завистью, а взрослые обращались ко мне и к бабушке с почтением, я осознавала, что значило принадлежать к Дому Элсаммерз, уступая титулом только самим Атенеа, быть почти королевских кровей.