Далия Трускиновская - Единственные

Тетя Таня просила Бога прибрать ее поскорее не потому, что так уж хотела помирать, ей было жаль Галочку. Молитва была услышана поздно вечером. И тетя Таня это поняла.

Рядом с ней сидела Илона, читала тупой женский журнал с гороскопами.

– Тетя Таня? – уловив движение, спросила Илона.

Тете Тане удалось сделать движение рукой.

– Пить? Да? Пить?

Удалось покачать головой – чуть-чуть.

– Теть-Тань, хотите, я вам вслух почитаю? Тут интересное… Да?.. Галочку позвать?

Тетя Таня понимала, что происходит. Следовало бы разбудить дочку и зятя. Но они, бедные, так устали, особенно Галочка, ведь каково ей, такой крохе, переворачивать и мыть неподвижную мать? Нет, дочку нужно пожалеть. Это – все, что сейчас можно сделать для доченьки. Продержаться еще малость и уйти совсем тихо, чтобы Илона не подняла тревогу.

Тетя Таня закрыла глаза.

– Вы спать будете, тетя Таня? Свет потише сделать?

Она не ответила.

Илона внимательно смотрела, как тетя Таня дышит. Она позвала соседку, позвала еще раз – и поняла, что тетя Таня уже далеко, дыхание еще есть, а самой тети Тани уже нет. Это было странное озарение, Илона себе не поверила, подождала еще немного. И вдруг поняла – нужно звать Толика и Галочку, они же никогда не простят, если в такую минуту не будут рядом с матерью. Илона быстро вышла из комнаты.

Галочка спала на диване, телевизор работал впустую. Толик сидел на кухне, пил чай. Илона остановилась, собираясь с духом, и вдруг поняла – нет таких слов, даже голоса нет, чтобы сказать, чтобы позвать.

А тетя Таня очнулась.

Ей было хорошо, как в юности, когда будило летнее солнце и каждый наступающий день был счастливым.

Первая мысль была: слава богу, обошлось. Вторая: Галочка, где Галочка? А уже потом тетя Таня поняла, что она не у себя дома.

Вернее, обстановка была похожая – диван, застеленный стареньким покрывалом, стол, секция с двумя витринами – посудной и книжной. Но все стало светлым, тусклые узоры покрывала и обоев словно ожили, зазолотились. Откуда-то шел свет, пронизывающий комнатку со всех сторон. И комнатка понемногу растворялась.

Тетя Таня осталась в теплом пространстве, и из всей прошлой жизни уцелела лишь плетеная корзиночка, которую она зачем-то прихватила с собой.

– Не бойся, – услышала она. – Теперь уже не надо бояться.

С ней говорил мужчина, одетый в светлое, а во что именно – она понять не могла.

– Где я? – спросила тетя Таня.

– Сейчас поймешь. Но сперва скажи – что ты взяла с собой?

– Да что я могла взять? Вот… – она показала корзинку.

– Пустая?

– Пустая…

– Все, значит, раздала?

– Да там ничего и не было… конфетки, карамельки…

Мужчина улыбнулся.

– Когда тебя в мир отпускали, дали приданое. Всем дают – и тебе дали. Должно было хватить на всю жизнь. Но тут такое дело – его следовало израсходовать, раздать, ничего не оставить. Если оставлять, беречь, оно засыхает. И, выходит, ушло впустую. Люди его в себе таскают, а оно гремит… А у тебя, видишь, в корзиночке – ничего. И это хорошо. Все раздала, и всем твоим хватило.

– Да я только печеньки, конфетки…

– Смотри.

Тетя Таня увидела людей – первого мужа, Митю, второго – Мишу, Галочку, Толика, Максима, Артема, маленьких Габи и Бруно, Митиных сыновей, незнакомых невесток. Но если внуки и правнуки были в правильном возрасте, то Митя и Миша, Галочка и Толик, – такими, как в лучшие свои годы. А за семьей толпились девушки – давние Галочкины подружки, рыдавшие у тети Тани на плече и приводившие к ней знакомиться своих женихов. А в ногах у семьи путались коты и кошки – все, сколько их перебывало в доме.

Но все эти люди стояли довольно далеко – рукой не коснуться. И, когда тетя Таня сделала к ним два шага, они отдалились, всей стаей поплыли по воздуху вдаль, вдаль…

– Вот им ты всю любовь, сколько от рождения получила, и раздала. Ты умница, против тебя многое было – а ты справилась, ничего себе не оставила. Ни крошечки у тебя не засохло и плесенью не покрылось. И корзиночка твоя пустая – тебе лучшая награда, милая.

Тетя Таня смутилась, опустила глаза.

– Какая уж там умница – добра не нажила, дочке только квартиру оставила…

– А хотела больше?

– Дочка же.

Мужчина вздохнул.

– Ничего, не беспокойся, что могла – то и сделала. И теперь ты свободна.

– От чего свободна?

– От забот, милая, от печалей… Теперь тебе будет хорошо.

– Обошлась бы я и без этой свободы, – строптиво заявила тетя Таня. – Но понимаю – срок настал. Сколько же можно у дочки на шее сидеть? Ну, забирайте меня, что ли.

– Иди…

Мужчина указал рукой направление, под ноги легла дорожка, совсем обычная песчаная дорожка, с мелкой зеленью по краям, и тетя Таня ушла.

Печально это – провожать хороших людей. Вот на краю большого пространства уголок кладбища, там Галочка, Толик, дядя Миша, Илона. Они уже немного успокоились и тихонько рассуждают, какое будут ставить надгробие.

Но, если вглядеться, не такой уж это и край; поле, где расставлены участники событий, не ограничивается городом, оно простирается дальше.

За кладбищем – речка, за речкой – дорога, и на этой дороге копошится техника, даже долетает запах горячего асфальта. Строится широкое шоссе, а в десяти метрах от обочины идет другая стройка – это Борис Петрович возводит свой ресторан. Вот он – полысевший, с дурацкой длинной прядью через всю плешь, орет на рабочих – не туда выгрузили кирпич. Ему хорошо – он делом занят! Близок день, когда директором ресторана он поставит свою единственную дочь.

А единственная дочь в смятении: как вышло, что она оказалась в постели с любимым? Женатый, любимый, чужой, лучший в мире – как это?.. Олег взял у приятеля-холостяка ключ от квартиры, и вот… стыд и срам, стыд и срам…

Олег тоже в растерянности. Этого нельзя было делать – но он сделал, и теперь он в ответе за эту женщину. Она стала его женщиной. Сказать ей, что это была ошибка, что они погорячились и поспешили, он не может. Потому что это неправда. Они долго держались, очень долго, и вот – случилось…

Слово «люблю» еще не прозвучало. Они оба смертельно боятся этого слова.

Олег едет по проселочной дороге, скоро ему выруливать на новое шоссе. Частично оно уже готово. Недалеко от перекрестка строится что-то непонятное, явно не для житья. Олег – сам строитель, и этот архитектурный маразм, мимо которого он проезжает раз или два в неделю, его даже развлекает. А едет он осуществлять авторский надзор – в Берсеневке наконец-то собрались строить поликлинику, настоящую, большую, и он занимался привязкой проекта к местности. Так что едет он и думает о двух женщинах – любимой и нелюбимой. Любимой голову морочить – грех, и нелюбимую бросить с ребенком – грех, все это называется «цугцванг» (Олег когда-то увлекался шахматами). На обочине голосует женщина, тех лет, когда можно спокойно сажать в машину, не ожидая амурных приключений. Она в благодарность рассказывает все окрестные новости – так Олег и узнает, что нелепое сооружение будет придорожным рестораном. И он думает: вот куда можно будет иногда выбираться с Ксюшей, днем их тут никакие знакомые не увидят. Ему кажется, будто Ксюша нуждается в таких развлечениях. А ей ничего не нужно – она и на городской свалке будет счастлива, лишь бы Олег был рядом.