Карина Демина - Леди и война. Пепел моего сердца

– В одной семье рос мальчик. Во второй – девочка. Они не были братом и сестрой, но любили друг друга как родные…

Что я делаю?

– …родители их были бедны и жили в каморках двух соседних домов. Каморки находились под самой крышей, улочка, разделявшая дома, была узкой, а кровли домов вовсе сходились. И между ними тянулся водосточный желоб. Здесь-то и смотрели друг на друга чердачные окошки от каждого дома. Стоило лишь перешагнуть через желоб, и можно было попасть из одного окошка в другое…

Зачем я приручаю этого ребенка? Притворяюсь ему другом. Играю. Сказки рассказываю. Заставляю себе верить. А потом отдам в «надежные и добрые руки»? Буду врать себе, что так для него лучше?

– Дети ходили друг к другу в гости…

Отправлять подарки ко дню рожденья от имени Анастасии. Или вовсе постараюсь вычеркнуть из памяти сам факт его существования? А не получится. Если бы не видеть, а просто знать, возможно, и удалось бы. Но теперь… Йен есть, этого не изменить. Вот он, лежит, прижимается ко мне, сопит. Заснул, кажется. Вот тебе и сказка… или сказочник такой?

Его следовало вывезти из города. Пожертвовать охраной, все равно от нее пользы нет, и отправить. В Ласточкино гнездо, к границе, неважно куда, лишь бы подальше от этой безумной войны и площади Возмездия. Не пощадят же.

Настей я не стала бы рисковать.

Не знаю, сколько времени мы провели в тайнике, показалось – целую вечность, на самом деле вряд ли больше часа, но Магнус все-таки появился. Он открыл тайник и спросил:

– Вы целы?

Йена вытащили. Помогли выбраться и мне.

– Целы.

Только ноги затекли так, что стоять могу, лишь упершись обеими руками в стену, покачиваюсь, словно пьяная. И стараюсь не смотреть на тени в углу.

Все-таки засада была, и скоро этих людей хватятся.

– Надо уходить. – Магнус подает руку. – Спасибо.

За что? И тут до меня доходит. За то, что Йена не бросила? Он и вправду думал, что я на это способна? Избавиться от ребенка чужими руками? Не убийство, но… случись вдруг с Йеном что-нибудь, разве это не было бы мне выгодно? Нет ребенка – нет проблемы. А с совестью мы как-нибудь уживемся.

Совесть здесь в принципе не аргумент.

Проклятье! Я сама себе противна становлюсь от подобных мыслей.

Мы уходим. Темными переулками. Подвалами. Катакомбами. Забытыми переходами, в которых стоит характерный смрад канализации, а стены поросли розоватыми грибами. В очередном убежище сухо и тесно из-за ящиков. Из них сооружают подобие кровати.

Они же идут на костер.

Здесь мало воздуха и огонь горит плохо, но хватает, чтобы подогреть остатки все той же пшенки. Жаль, сахар закончился.

– Йена надо отослать. – Он теперь не отходит от меня ни на шаг, то и дело цепляется за юбку, словно боится, что я сбегу. – Здесь слишком опасно.

Почему я должна говорить настолько очевидные вещи? Почему возвращения не потребовал Ллойд? И Магнус молчал? Он-то видит, что творится в городе. Или опять мое спокойствие важнее подобных мелочей? И кем у нас Йен на этой шахматной доске? Не король, но и не пешка… фигура без номинала.

– Послезавтра казнь. – Магнус подбрасывает в огонь желтоватые отсыревшие доски, и дым расползается по пещере.

Я знаю, что казни на площади Возмездия проводятся часто. Они – почти жертвоприношение, пусть бы и храм закрыт именем Республики. В ней нет богов. И нет правителей.

Только народные избранники, которые все-таки решились.

– Только Кайя?

Повторяю себе, что его не получится убить, но… не верю. Он устал бороться. И готов уйти.

– И Кайя тоже.

– Хорошо. – Я протягиваю к огню руки, удивляясь тому, что пламя не греет. – Выйти придется рано. Мы должны оказаться как можно ближе к эшафоту.

Магнус не спорит, а Урфин пытается убедить, что в этом нет смысла: слишком опасно. Урфин будет среди конвоя. Он попытается подобраться ближе. Передать записку.

Не уверена, что Кайя способен читать.

– Лучше это. – Я развязала шнурок и сняла кольцо. – Отдай ему.

– И ты останешься здесь?

– Конечно, нет.

…Кайя, когда я до тебя доберусь, то… не знаю, что с тобой сделаю.

На отдых – два часа. Ящики. Плащ вместо простыни, и он же за одеяло. Костер почти погас. Тишина, в которой слышно, как где-то далеко, в лабиринте ходов, разбиваются капли о гранитную гладь: города тоже умеют плакать. И когда Йен забирается на импровизированное ложе, у меня не хватает сил прогнать его. Йен же, устраиваясь под боком, протягивает осколок старой тарелки.

– Спасибо, дорогой.

Остатки узора. Острые края… получится ли у меня когда-нибудь склеить собственную жизнь?

Не знаю. Я постараюсь.

…говорят, завтра уже лето. Летом нельзя умирать, Кайя. Умирать вообще не стоит, разве что и вправду время пришло. А тебе – рано. У тебя дети, между прочим. Двое. Я знаю, что тебе про Настю не сказали, извращенное милосердие, но про Йена ты не можешь не знать. Он – твоя копия. И да, я все еще ревную, но это же не повод, чтобы вот так… с головой расставаться. Очнись, пожалуйста. Ты нам нужен.

Молчание.

Казнили на площади. Кайя сказали, что площадь называется площадью Возмездия. Это тоже было неправильно. У нее было другое имя…

…мост. Возвращение.

Встреча.

Кто-то очень важный… и по первому снегу. Снег шел, определенно. А вот сейчас растаял. И солнце вовсю припекает. Охране жарко, на них слишком много железа. Идут, сомкнув щиты, плотным строем, железной коробкой: удачное построение для пехоты, но не в условиях города. В уличных войнах другие правила.

А пахнет кровью. Разной. Кайя ловит нюансы ароматов. Старая, засохшая, въевшаяся в камни. И та, что посвежее, разлагается под солнцем, привлекая рои мух. Молодая, горячая, алого цвета.

Лужи и лужицы.

Дождь вчера шел, и кровь смешалась с грязью. Нельзя же по крови ходить. Она ведь чья-то.

Людей собралось сколько. Женщины. Мужчины. Серые лица и пустые глаза, в них – то самое алое марево, которое вызывает мигрень. Кайя трясет головой, и цепи звенят. Зачем их столько?

Они боятся, что Кайя сбежит.

Ему некуда.

Он поднимается на эшафот. Оттуда лучше видно. Он и раньше приходил смотреть на казнь, не из любопытства, но потому, что так было принято. Кайя помнит этот дом и длинный балкон, способный вместить многих. Для Кайя ставили кресло. Сейчас же все сидят на лавках. Судьи не расстались с мантиями и сливаются в одно сплошное алое пятно.

Ветерок шевелит полотнища.

У самого помоста, за оцеплением, сидят женщины. Кайя понимает, что они пришли сюда очень рано, возможно, в полночь или еще вчера, чтобы занять лучшие места. Женщины принесли корзины, а в них – пледы, бутыли с водой или чаем, сухие лепешки и рукоделие.

Вяжут. Тонкие спицы мелькают в руках, женщины разные, но ритм один, и кажется, что они цепляют спицами алое марево, вывязывая одну огромную шаль, которой вот-вот накроет город.