Карина Демина - Леди и война. Пепел моего сердца

…Кайя, сволочь ты рыжая, чтоб тебя черти побрали, отзовись же! Или хотя бы дай знак, что слышишь. Обернись.

Обернулся. Скользнул по балконам рассеянным взглядом… и ничего.

Нельзя плакать. Слезы привлекут внимание.

Нельзя не быть счастливой.

Нельзя не разделять народного гнева, который вот-вот обрушится на голову виновных…

…время тянется.

…выступление обвинителя.

– Мастер Визгард, внук мэтра Эртена, – подсказывает Магнус, и взгляд его неотрывно следует за человеком в черной мантии. Не ворон, скорее уж вороной масти мартышка, которая скачет по помосту, кривляясь и рассыпая бисер слов.

Кажется, мастеру Визгарду осталось недолго жить.

И я согласна.

Мэтр Эртен подарил мне ожерелье. И медальон, который должен был бы хранить Кайя. Не сохранил. Сейчас не могу отделаться от мысли, что я сама виновата.

Не ждала.

Не верила.

Забыла.

…свидетели. Свидетель.

Женщина в черном платье. Я не узнаю ее, хотя голос кажется смутно знакомым.

– Лоу, – снова приходит на помощь Магнус.

Лоу? Невозможно. Она… она не похожа на себя. Мы сидим далеко, но все равно я вижу, насколько эта женщина отличается от той преисполненной презрения к окружающему миру красавицы, которую я знала. Она и говорит иначе, глядя не на обвинителя, но на пухлого человека, что держится словно бы в стороне от происходящего. Однако не забывает одобрительно кивать.

Не он ли готовил этот спектакль?

А Кайя, задрав голову, разглядывает потолок. Кажется, ему все равно, что происходит вокруг.

…Кайя…

Зов в пустоту. В какой-то момент у меня получается поймать его взгляд. И я понимаю, что Кайя Дохерти потерялся. Я тянусь к нему и растворяюсь в темноте.

Сама становлюсь темнотой, но… ничего.

Уже в подвале я позволяю себе швырнуть глиняную миску в стену. Ненавижу!

– Иза, – Магнус собирает черепки, – тебе больше не стоит там появляться.

– Почему?

Процесс затянется. На неделю? Две? У них множество свидетелей, которых следует выслушать. Но дело не только в свидетелях. Им надо решиться на убийство. Одно дело – отправлять на площадь Возмездия рыцарей, баронов, танов… их множество. Кайя – один. Удобный заложник при определенном раскладе.

Опасный враг.

Или символ.

– Потому что завтра будет так же, как сегодня.

Возможно. Или случится чудо, и Кайя очнется, хотя бы на секунду выглянет из раковины и услышит меня. Он ведь должен знать, что я рядом и…

– Слишком многие во дворце тебя видели. Если кто-то узнает… – Урфин придерживается того же мнения, что и Магнус.

– А вас?

– Неравнозначная потеря.

Ну да. Два ферзя и одна королева. Множество пешек не в счет. Их роль – быть расходным материалом.

– Да и… на суде нам тоже делать нечего. В городе остались наши люди. Если повезет, подойдем ближе.

– А что делать мне?

Ответ известен, но как же я ненавижу ожидание!

…Кайя… ты знаешь, что наступила весна? У нас с тобой никогда не было весны, чтобы на двоих и вместе. Немного лета. Неделя осени. И та зима, которая закончилась слишком быстро. А весны вот не было. Ты не отзываешься? И ладно, просто послушай. На самом деле я никогда раннюю весну не любила, вечная сырость и вечный насморк, постоянно ходила простывшая, чихала. Зато потом вдруг менялось все и сразу. Солнце. Трава зеленая, яркая, летом такой не бывает. Первые бабочки… помнишь, ты говорил, что бабочки мне к лицу? Со мной Урфин и дядя… Урфин пишет очередное письмо Тиссе, каждый день, как ты мне когда-то. Я не взяла с собой те твои письма и теперь безумно жалею. Как ты думаешь, уцелело хоть что-то?

Суд и вправду затянулся надолго.

День за днем.

Неделя за неделей.

Переезд. И снова. Каждые несколько дней – новое место. Магнус никому не верит настолько, чтобы долго оставаться на одной точке. Урфин вовсе исчез.

Зато появился Юго.

А с ним – рыжий мальчишка, слишком похожий на Кайя, чтобы мне не было больно.

С егодня мы остались вдвоем, впервые за два месяца.

Как-то так повелось, что я делала вид, будто не замечаю Йена, а Магнус или Юго поддерживали иллюзию. Но сегодня мы остались вдвоем.

Трактир на краю города, комнатушка с крохотным окном, которое выходит на задний двор, и непомерно огромным шкафом. В нем – ложный пол и узкий тайник на случай облавы. Двор зарос крапивой и снытью, из которой получается неплохой суп, особенно если жиром приправить. А жир – роскошь по нынешним временам.

Иногда вместо супа – каша из рубленого ячменя.

Изредка приносят молоко и творог. Магнус пытается накормить им меня, но Йену нужней.

Мы… как бы существуем отдельно друг от друга.

Нет, я понимаю, что Йен ни в чем не виноват. Ему полтора года. Он растерян и напуган. Он похож на Настасью… и на Кайя.

Он держится в стороне, избегая смотреть в глаза. И все равно разглядывает, когда думает, что я не вижу, подбирается, но не смеет пересекать какую-то одному ему известную черту. Молчаливый, неестественно послушный ребенок.

И вот мы остались вдвоем.

Йен забрался на подоконник, приник к стеклу, разглядывая крапиву и пару дроздов, что рылись в мусорной куче. Я пыталась убедить себя, что справлюсь.

Это же ребенок. Обыкновенный ребенок. И никто не просит меня притворяться любящей мамочкой. Просто присмотреть. Накормить. Уложить спать. Ничего сложного. С ним даже играть не надо – Йен сам себя развлечет. Он водит по пыльному стеклу пальцем, отстраняется и смотрит на след. Прикладывает ладонь. И снова удивляется тому, что получилось. Трет пыльную руку о не слишком-то чистые штаны.

Вздыхает.

– Йен! – Совесть борется с ревностью. Я умею притворяться, но… похоже, Йен чувствует ложь. Оборачивается. Сжимается. Кажется, вот-вот нырнет под кровать. И мне становится стыдно. С кем я воюю? С ребенком? Или с призраками, которых породил собственный разум? – Не бойся. – Я протягиваю руку, Йен прячет свои за спину. – Я тебя не обижу.

Присаживаюсь на кровать. Я пересекла ту черту, которая нас разделяла, и… нет, чудес не бывает. Он чужой.

– Я не на тебя злюсь. На других людей…

…на Кормака, который приходится ему дедом. И скоро отправится на площадь Возмездия.

…на Лоу, постаревшую до срока и, по слухам, безумную. Она разделит участь отца, я не испытываю к ней сочувствия, но Йен останется без матери. Я бы не пожелала такого своей дочери.

Для меня они – зло. Для него – близкие люди, пусть бы он пока не умеет рассказать об этом, но когда-нибудь спросит о них.

Что ответить?

И мне ли придется отвечать?

И что ответят моей дочери, если вдруг я не вернусь? Ллойд сочинит для нее подходящую сказку, такую, в которую заставит поверить. Для ее же блага.