Наталья Мазуркевич - Право на свободу, право на любовь

Мне хотелось сделать шаг в сторону, скрыться в коридоре, выбежать на балкон — сделать хоть что-нибудь, лишь не идти покорно за старшим принцем, не подниматься по лестнице, все выше и выше, преодолевая ступеньку за ступенькой, навстречу неотвратимому. Хотелось — но не получалось. Только болела сильнее голова, и разум подсказывал, что упасть с лестницы будет куда печальнее, чем прожить пару лишних минут. А в том, что дело кончится моей кровью, даже сомневаться не приходилось — иначе не было бы всего этого, иначе они бы просто попросили. Рига бы попросила. Ведь если бы у них был другой выход?..

А если его и нет, разве они в праве? Я сглотнула комок, но слез не было. Сейчас, когда загробный холод я чувствовала спиной, стоило призраку остановиться, слез не было. Ни горьких, ни соленных — никаких. Было пусто внутри, как будто этой части во мне больше не существовало, как будто она исчезла с предательством последнего близкого мне с детства человека.

Мы поднимались все выше, а мне казалось, что опускаемся в подвал, в огромный темный лабиринт, который всегда найдется под дворцом. С камерами, прикованными узниками, стонами и криками. Но мы шли наверх, к луне и звездам, к их холодному бесчувственному свету, который по преданиям греет мертвых. Неужели и я скоро почувствую его тепло? Мне не хотелось знать ответ.

Дверь на входе в башню не скрипела, как не скрипел и паркет. Старое, полурассыпавшееся дерево вновь обретало прежний лоск, как будто готовилось к предстоящему. Мы поднимались вверх, и я видела, скольких ступенек не хватало в лестнице, чувствовала, как прогибаются доски. Прогибаются — но выдерживают.

И как насмешка над тлеющими перекрытиями, сияла, обитая железными пластинами, покрытая лаком дверь. Именно ее и открыл Арье. Мы пришли.

Здесь горели свечи. Слишком много, как мне показалось. Их запах был настолько тяжелым, что становилось трудно дышать. А света напротив, почти не было, как будто их главное предназначение иное — отравлять всех, кто посетит чужую обитель, удушать их, заставлять раскаяться в минутном любопытстве.

Щелкнул замок, отрезая нас от всего остального мира, и если раньше я слышала шаги двоих, Сведриги и Арье, то сейчас к ней прибавились третьи. Как будто призрак вдруг обрел плоть.

Я хотела обернуться, чтобы убедиться, удостовериться, что мне показалось, но он сам предстал передо мной. Высокий мужчина, с оценивающим, пронзительным взглядом черных глаз, странной прической, какие были приняты довольно давно, судя по видимым мной портретам предков, острым носом, который не красил его и при жизни, а ныне и вовсе нелепо смотрелся на красивом лице. И я знала его, видела, в галерее, но глаза были светлыми. Ныне же…

Эйнак Таргелей учтиво поклонился и, не спрашивая разрешения, взял меня за руку. Его ладонь была теплой. Такой теплой, что на миг я решила, что и не его вовсе видела минуту назад, что не от его присутствия холод бежал по коже, что это не он заставлял сердце срываться с ритма. Но память была беспощадна.

— Моя милая, мы не представлены, но полагаю глупо предполагать, что моего имени ты не знаешь, — мужчина вопросительно вздернул брови.

— Я вас знаю.

— В таком случае, можно оставить формальности.

Он был доволен. Он улыбался. Он торжествовал. Я видела это, видела четко и ясно, как будто могла читать души.

— Арье, подготовь все, — распорядился Эйнак, кивая в сторону стола.

Я пригляделась и сжала до боли кулаки. Ногти впились в кожу, оставляя некрасивый след. Но это мало волновало меня и вовсе не волновало остальных. Какое им дело до моей крови, если уже скоро она потечет как эта…

Я впервые видела, кровь без жертвы. Раньше, ту сторону комнаты от меня заслонял Эйнак, но сейчас он отошел, пропуская кронпринца, и я смогла разглядеть тонкую струйку, стекающую вниз со стола и образующую лужу на паркете.

— Исток нашей силы, — с удовлетворением отметил император и уже тише: — И я не жалею. Ни на секунду.

Последние его слова были адресованы не нам: он смотрел перед собой, смотрел в пустоту, словно видел то, что не было доступно мне.

Эйнак замер и с спустя мгновение удовлетворенно усмехнулся.

— Мой портрет во дворце сожгли.

— Отец? — равнодушно переспросил принц, убирая с запятного стола лишние предметы. Я бы возможно посмеялась, но сама способность смеяться покинула меня.

— Глупый мальчишка. Мне это не помешает. Поторопись, пусть я и укрыл дворец от перемещений, они скоро будут здесь. Рига, ты должна стоять рядом, когда мы начнем.

Девушка кивнула и послушно переместилась к столу, аккуратно переступая через кровь.

— А теперь и вам, ваша светлость, пора, — проговорил Эйнак, все так же галантно подавая руку. В его голосе не было ни насмешки, ни торжества. Он не жалел, но и не радовался, просто знал, что произойдет и готовился наблюдать. Я снова не могла контролировать себя. Впрочем, кто я для него, простая кукла, которую нужно довести до нужной точки и сломать, чтобы вновь играть, но уже с другой.

Стол был теплый, как будто с него только что встал другой человек. И кровь была теплой. Та, что не моя. Моя потекла внезапно. И даже боли не было. Ничего не было. Только холод. Холод, холод и нарастающая пустота.

Я видела как упал на колени Арье, исчезая из поля зрения, как вскрикнула Сведрига, как на ее груди проступает кровь, как разрастается пятно, слышала ее крик, как она звала кронпринца, но он был слишком занят, чтобы видеть, что происходит с его любимой.

Наверное, все же любимой, ведь он пошел против императора, против своего отца, против… меня? Скорее нет, просто… при дворе не выбирают средств. А я была средством. Средством, которому позволили почувствовать себя чем-то большим. И пусть. Час, два, радости, блаженства и веры, но они у меня были. Значит, моя жизнь была прожита не зря.

На щеку капнул воск, словно заменяя одинокую слезинку. Эйнак склонился, чтобы убрать ее, и поцеловал меня в лоб. И его прикосновение было теплым, живым, таким родным и болезненным, ведь он был моей семьей. Что бы ни было, но он был одним из нас.

Он отстранился, а я видела на манжетах его рубашки кровь. Риги ли? Мою ли?

— Мою… — тихий голос, прошептал ответ на ухо.

Я широко распахнула глаза от удивления, замечая за спиной покойного императора девичью фигуру, и…

Смерть приходит внезапно, но всегда — срезать свой колосок.

Первый вдох вышел болезненным. Никогда не дышала огнем, но вероятно это были бы сравнимые ощущения. Легкие рвались и плавились, как будто успели позабыть, что такое дыхание. Воздух пробивался с трудом, царапал, рвал горло, заставлял кашлять, не давал ни мгновения передышки. И я начала дышать.

Медленно, глубоко, вымучивая каждое движение, переживая муки ада… даже умирать было легче. И от этой мысли мне стало так смешно. Но воздуха на смех не хватило, и я закашляла.