Вероника Горбачёва - Иная судьба. Книга I

— Для них выделяется особая комната, детская, — медленно сказал герцог. Он вдруг вспомнил крестьянские избы, в которые ему приходилось заглядывать: теснота, скученность… Какая всё-таки пропасть разделяет их миры! — Или несколько, потому что вместе с малышами живут их няни и кормилицы. Когда подрастают — ребёнку выделяется собственная спальня.

Марте всё не верилось. Она хотела узнать, а для чего нужны кормилицы, но постеснялась. Переспросила только:

— Каждому?

— Иногда одна общая для мальчиков, одна для девочек. В зависимости от достатка родителей. У меня, например…

«У нас, например», — вдруг захотелось ему сказать. У нас будет прелестная детская, полная света, игрушек, цветов, книжек, зайдя в которую, можно будет оглохнуть от радостного ребячьего вопля. Чтобы было не меньше трёх… нет, четырёх… неважно, мальчиков или девочек, лишь бы были. Даже если родятся одни дочери — он уговорит Его Величество Генриха пересмотреть закон, дабы возможно было наследовать первенцу, независимо от пола. Он…

Лёгкий дробный топот за дверью прервал его грандиозные замыслы. Две перепуганные горничные протиснулись в полуоткрытую дверь. Герцога всегда раздражала эта манера прислуги — входить боком, через еле видимую глазом щёлочку. С досадой он сделал девушкам знак подойти.

Встал. Бросил коротко:

— Ванну госпоже. Приготовьте постель — она отдохнёт с дороги. Завтрак. И далее не беспокоить, пока не позовёт.

Поспешно присев в книксене, девушки прыснули в стороны. Одна скрылась за дверью, ведущей в ванную комнату, другая резво принялась взбивать подушки и перестилать простыни на… Марта проморгалась. Это вот на этой кровати, что ли, герцогу тесно спать с кем-то вдвоём? Да там десятерых уложить можно! Но всё-таки герцог, не замухрышка какой-нибудь… Украдкой покосилась на тахту. Ничего, она, Марта, маленькая, ей места совсем немного нужно, она как-нибудь и здесь поспит. Дождётся, когда все уйдут — чтобы не судачили потом — и перейдёт…

— Иди-ка сюда, — герцог поднялся, потянув её за собой. — Кое-что объясню. Вот смотри — шнурок над кроватью в изголовье, дёргаешь — и к тебе приходит кто-нибудь из этих милых девушек. Проси всё, что тебе заблагорассудится, делай, что пожелаешь, а если в чём-то сомневаешься или хочешь узнать — спрашивай, не стесняйся, тут везде полно людей. Ты, — он выделил это слово, — ты, Анна, здесь госпожа. И пусть только кто посмеет…

Горничная за его спиной побелела, прижав к груди подушку.

— Не надо, ваша светлость, — Марта робко тронула его за рукав. — Если все здесь так же добры, как и вы… Всё будет хорошо.

У герцога дёрнулась щека.

«Так же добры, как и вы…»

Вошла, наконец, и матушка Аглая, запыхавшаяся, раскрасневшаяся и заметно умягчённая. Уж это-то не стеснялась открыть дверь нараспашку, и недаром: была она тут некоронованной королевой собственного государства — со своими подданными, маленьким войском, дознавателями… и даже, порой, палачами. Нет — экзекуторами, потому как до смертоубийства, конечно, не доходило, боже упаси, но спуску нерадивым и болтливым здесь не давали.

— Ваши светлости? — вопросительно наклонила голову. — Вас устроят эти девушки?

— Они не прислуживали… той?.. — герцог был в явном затруднении с определением, но Аглая понятливо кивнула.

— Близко не подходили. Вы же знаете, она терпеть не могла рядом с собой хорошеньких.

И посмотрела украдкой на Марту. Та лишь сделала большие глаза, не понимая намёков.

— Отлично. — Герцог не заметил переглядываний. — Вот что, матушка Аглая, мне пора ехать. Оставляю Анну на вашем попечении, надеюсь… — выразительно приподнял бровь.

— У неё не будет повода жаловаться, ваша светлость, будьте уверены. — Взгляд домоправительницы ещё раз прошёлся по чересчур утончённой фигурке в белом атласном платье, изрядно помятом и потерявшим былую пышность; отметил и сабо, сиротливо осевшие в каминной золе… — Раз уж вы распорядились насчёт ремонта, может, заодно снимете печати с комнат ваш… той женщины, что считалась вашей супругой? Мы бы подобрали госпоже что-нибудь из её гардероба.

— Н-нет, — процедил герцог и вдруг побледнел, как всегда было в последнее время при упоминании об Анне. — Моя жена не будет в этом ходить. Ни лоскута, ни пуговицы от той обманщицы не должно её коснуться. Вы поняли? Всё сжечь.

— Конечно, ваша светлость, — помедлив самую малость, отозвалась домоправительница. — Как скажете.

— Никаких упоминаний. Никаких сравнений, сожалений и тому подобного, как это бывает у вас, женщин, слышите?

— Конечно, ваша светлость.

Герцог вдруг улыбнулся.

— Спасибо, матушка Аглая. Я всегда знал, что на вас можно положиться.

И, несмотря на то, что в душе у матушки творилось чёрт знает что, она улыбнулась в ответ своему молочному сыну.

— На кого же ещё, ваша светлость… Разве что на моего оболтуса да того старого франта, что каждый день так трясётся над своими сединами? Езжайте спокойно по своим делам, ничего тут с вашей душечкой не случится.

Герцог от души чмокнул Аглаю в румяную крепкую щёку и получил незаметный, но чувствительный тычок в грудь. И это он ещё дёшево отделался; бедняге Винсенту наверняка досталось, как всегда, за двоих.

«Марта!» — едва не позвал он, но вовремя спохватился. Демоны… Не хочется даже называть её этим именем, но приходится. Нежно обнял затрепетавшую девушку.

— Анна, я уезжаю. Постарайся не скучать без меня. Жди к вечеру.

Марта вспомнила, куда и зачем необходимо вернуться герцогу, и побледнела.

— Будьте милосердны, ваша светлость, — шепнула. Не потому, что жалко ей было ту, другую — вот уж чего не хватало! — а не хотелось, чтобы запятнал он себя излишней жестокостью.

— Я буду творить суд, Анна, — тихо ответил он. — Не проси о том, кого не знаешь.

— Тогда судите праведно, Жиль… Жиль-берт.

Сердце герцога задвоило удары.

— Обещаю, дорогая.

Отстранившись, он попрощался с Мартой взглядом. Показалось, что поцелуй он её, даже невинно, в щёку, как Аглаю — и осыплется тот мостик, который она сама — сама! — попыталась сейчас построить между ними. «Жиль-берт!» — звучало в ушах. Его имя отчего-то давалось ей с трудом; да уж, рабскую сущность трудно из себя выцедить, придётся капля по капле… Впрочем, рабского в ней нет, одёрнул себя герцог.

Он шёл по широкому коридору крыла, не замечая ни кланяющихся лакеев, ни того, как обернулись несколько человек, столпившихся перед комнатой бывшей супруги… впрочем, последних отметил боковым зрением и замедлил шаг. Машинально провёл камнем обручального кольца по заговорённой печати на косяке. Та исчезла.

В ней ещё остаётся вбитая с младенчества привычка почитать тех, кто выше — по происхождению, по достатку… господ, одним словом, продолжал он мысленно. И ничего с этим не поделать, таков порядок вещей. Каждому своё, и неизвестно, кому хуже: им — бесправным, но имеющим единственную заботу о хлебе насущном, или ему, сиятельному, изо дня в день разгребающему дерь… Почему-то даже мысленно он не смог выразиться крепко. Ему вспомнились несколько словечек, сказанных в запале при Марте — и стало невероятно стыдно. Никогда больше, хотя бы при ней… никогда.