Аня Сокол - Первый ученик

Найти юмористов не составило труда. Один из старшекурсников на бис исполнил арт на стене казармы той самой желтой краской.

— Чего мелешь?

— Того. Подельники у тебя уж больно хлипкие. Стоило прижать Гореева с его баллончиками, как он тут же сдал остальных: тебя, Иванова, Теплина.

— Врешь, — Шаров угрожающе качнулся.

— Тогда откуда у меня Гореевский ноут? Он так просил его взять, так уговаривал не ломать ему пальцы.

— Врешь, — повторил парень, одновременно выбрасывая кулак. — Он продал тебе это старье!

Макс перехватил руку за запястье, вывернул и пропустил удар в корпус. Грош согнулся, на миллиметр разминаясь с согнутым коленом, и ударил Шарова головой в живот. Это не тренинг по рукопашному бою, к которым все привыкли, это драка, в которой в ход идет все, даже уличные приемы.

Старшекурсника отбросило к стене.

— Конечно, вру, — согласился он. — А Иванов со щита на полигоне свалился и руку сломал сам. Неуклюжий он у вас.

Шаров прорычал нечто невразумительное и попытался сбить Гроша подсечкой. Макс отпрыгнул в сторону, но тот, поднимаясь на развороте, сократил дистанцию и ударил нисходящим, метя в лицо. Гнев — плохой советчик: бить сверху вниз того, кто на голову выше тебя, затруднительно и, как правило, нерезультативно. Парень легко ушел и ответил прямым в челюсть, снова отбрасывая Шарова к стене. Из разбитой губы потекла кровь.

— Теплину тоже не повезло, его с бутылкой самогона взяли. Стечение обстоятельств.

Старшекурсник поднялся, вытирая рот рукавом.

— А тебя, я помню, не аттестовали по модификациям просто потому, что экзаменационного листа не нашли. Нет работы — нет оценки.

— Ты…

— Я, — кивнул Макс. — Только в отличие от вас, я не подписываю свои работы. И не хвастаюсь перед девками. Только перед парнями, — ему вдруг стало смешно на самого себя. — Как сейчас.

Лицо Шарова налилось кровью от ярости. Первое правило боя — оставайся спокойным, чтобы не говорил противник. Тот, кто поддается эмоциям, всегда проигрывает расчету.

Шаров ударил. Макс блокировал. Еще удар — уклонение. Он больше не был первокурсником, которого пинали от одного к другому. Грош заехал парню локтем в грудь, и тот, ловя дыхание, ухватился за тумбочку, чтобы не упасть. Ударить его в спину было бы самым простым. И неправильным. Максу нужна была информация, а не победа.

Шаров выпрямился. С тумбочки на пол посыпались ручки, взмахивая страницами, спланировал блокнот, съехала курточка, посыпались из надорванного пакета семечки. Грошев выдохнул и пропустил удар висок. Пропустил от неожиданности, от осознания того, что увидел. Под той самой ветровкой лежала та самая книга!

От цветных пятен перед глазами он просто отмахнулся, хотя его и ощутимо повело вбок. Второй удар он успел перехватить, но на этот раз вместо того, чтобы оттолкнуть Шарова, притянул его ближе и спросил:

— Зачем тебе две одинаковые книги? Про запас держишь?

И только после того, как в круглые и отчаянно злые глаза вернулся испуг, Макс отступил. Сделал шаг к куче вещей и выхватил толстую книгу.

— Не трогай! Не смей… сволочь, — в голосе старшекурсника появились беспомощные нотки.

Грошев открыл справочник. В страницах, некогда заполненных цифрами и буквами, был вырезан ровный квадрат. Точно в ширину узилища. А ведь на миг, когда он стоял там (у окна) и смотрел на абсолютно целую книгу, идея, пришедшая к нему в библиотеке, показалась полной глупостью.

Разве можно вынести что-то на глазах у напарника, на глазах у двойки сменщиков? Нет, если они не в доле. А если в доле, скоро об этом будут судачить все. То, что знает один, будет знать только он один, то, что знают двое — весь лагерь. Куб вынесли в открытую, просто положив его в книгу.

— Сколько ты хочешь за молчание? — хмуро спросил Шаров, весь боевой задор которого куда-то улетучился.

— Всегда одно и тоже, — посетовал парень. — Все уверены, что меня можно купить.

— А это не так?

— Так, — усмехнулся Макс, — но в краже пытались обвинить меня, не забыл? У тебя денег не хватит. Так что рассказывай! Или я с этим, — он потряс справочником, — иду к Нефедычу. Ты все равно расскажешь, но уже ему и следователям — последствий огребешь намерено.

— Да, блин, нечего рассказывать, — Шаров плюхнулся на неубранную постель, схватил полотенце и вытер кровь с разбитой губы. — Это шутка была, понял? Ну, попросили меня помочь подшутить над тобой, гадом.

— Кто попросил?

— Кто-кто, — старшекурсник фыркнул. — Лиса, конечно. Таким не отказывают, да и с распределением она помочь обещала.

Странное ощущение. Словно внутри оборвалась какая-то ниточка, о существовании которой он раньше и не догадывался. Почему укол оказался неожиданно болезненным? Его предавали и раньше, он давно привык, а это даже предательством не назовешь. Тогда почему сейчас так неприятно, немного неловко в первую очередь перед самим собой? Он ожидал от девчонки Самарского чего-то другого? Теперь можно вдоволь посмеяться над своими ожиданиями. Мир никогда не изменится.

— Ты же знаешь ее семейку, — продолжал рассказывать Шаров, — не та девчонка, которую я бы хотел иметь во врагах, просто иметь — другое дело…

— Не отвлекайся. Она попросила вынести куб?

— Да. И даже книгу эту дала, чтобы Слепцова не втягивать.

— И ты согласился? Это же опасный призрак?

— Спятил? Это шутка была! Шутка! Пустой куб с последней скамьи. Обидно девчонке, что из-за тебя Темыча в карцер заперли. Вот она и хотела тебе нервы потрепать. Через пару дней мы должны были вернуть его на место.

— И что помешало?

— Что-что… он пропал, этот дебильный куб. Я везде искал, — парень окинул взглядом бардак в комнате и потрогал опухающую губу. — Я к Насте, так и так, пропал куб. А эта коза, — последнее слово Шаров просто выплюнул, — большие глаза сделала. Какой куб? Какая шутка? Ничего не знаю. Блин.

— Все?

— Все.

— Уверен?

— Иди ты в пень, Грошев. Я из-за этой штуки две ночи не спал, зубами клацал.

— А чего клацать-то, если куб пустой? Пустой? — спросил Макс.

— Я ж его с последней скамьи унес. Настька сказала взять средний, я и взял. Правда подумал, не все ли равно, раз они все дохлые, — старшекурсник почесал бритый затылок.

— Стоп, — Грош посмотрел на старшекурсника. — А сам ты не почувствовал дохлый он или нет?

Шаров отвел глаза и едва слышно произнес:

— У меня сенсорика — всего две десятых.

Макс смог удержаться и не присвистнуть. Псионники все не похожи друг на друга, как бывают разными художники, писатели, настройщики ткацких станков и роялей. Кто-то рисует пейзажи, кто-то — портреты. Кто-то пишет стихи, кто-то — прозу. Все разные, даже пси. У Макса, к примеру, чувствительность — абсолютная единица. Показатель, который он не смог себе занизить, потому что зачет принимал Арчи. Он чует потустороннюю вонь за несколько десятков метров. У большинства сенсорика держится на уровне от пяти до семи десятых — и это считается нормой. Шаров среди них со своими двумя десятыми — как слепец среди зрячих: силой оперировать может, но вот чувствует ли он ее — еще вопрос.