Ф. Каст - Проклятие Неферет

―Это не ваша вина, доктор Фишер. Моя жена часто делала и говорила вещи, ставившие меня в тупик. Это была последняя из них. ―Отец пренебрежительно махнул рукой в сторону доктора, горничных и меня. ―А теперь оставьте меня с миссис Вейлор, все вы.

Мне хотелось выбежать прочь из комнаты как можно быстрее, но мои ноги затекли от долгого неподвижного сидения, поэтому, проходя мимо отца, я споткнулась. Он схватил меня за локоть. Удивившись, я подняла голову.

Выражение его лица вдруг стало мягким, когда он сверху вниз посмотрел на меня.

―У тебя глаза твоей матери.

―Да, ― единственное, что я сумела выговорить, задыхаясь и испытывая головокружение.

―Так и должно быть. Теперь ты — хозяйка Дома Вейлоров.

Тут отец отпустил меня и медленными, тяжелыми шагами пошел к окровавленной кровати.

Когда я закрыла за собой дверь, то услышала, как он плачет.

Вот так начался мой странный и одинокий период траура. На похоронах я шла молча, а затем совершенно упала духом. Я была словно в плену у сна. Я не могла от него освободиться. Целых два месяца я почти не выходила из своей спальни. Меня не волновало то, что я стала худой и бледной.

Мне не было дела до того, что звонки с соболезнованиями от маминых подруг и их дочерей остались без ответа. Я не заметила, как прошли Рождество и Новый год. Мэри, мамина горничная, ставшая теперь моей «по наследству», умоляла, упрашивала и ругала. Мне было совершенно наплевать.

Пятого января отец освободил меня из сонного плена. В моей комнате было холодно, так холодно, что я проснулась оттого, что дрожала. Огонь в моем камине погас и не разгорался заново, поэтому я потянула за шнурок колокольчика, чтобы вызвать Мэри. Он звенел так, что было слышно в комнатах слуг, находившихся где-то в глубине дома, но она не отвечала. Я помню, что надела свой халат и мельком подумала, каким большим он мне показался, я в нем просто утонула. Дрожа, я медленно спускалась по широкой деревянной лестнице из моей спальни на третьем этаже.

Я отправилась искать Мэри. Отец вышел из своего кабинета, когда я дошла до нижней ступеньки. В первый момент, когда он посмотрел на меня, его глаза были пустыми, затем его лицо приобрело удивленное выражение. Я почти уверена, что за удивлением последовало недовольство.

―Эмили, ты выглядишь несчастной! Худой и бледной! Ты больна? ― прежде, чем я успела ответить, появилась Мэри, спешащая к нам через фойе. ―Я уже вам говорила, мистер Вейлор. Она ничего не ест. Я бы сказала, что она не делает ничего, только спит. Чахнет, вот что она делает. ― Мэри говорила быстро, и ее легкий ирландский акцент был заметнее, чем обычно.

―Нет, нужно прекратить так себя вести, ― твердо сказал отец.

―Эмили, ты встанешь с постели. Ты будешь есть. Ты каждый день будешь гулять в саду. Я просто не позволю тебе выглядеть истощенной. В конце концов, ты хозяйка Дома Вейлоров, а моя хозяйка не может быть похожа на нищую подзаборную бродяжку.

Его взгляд был жестким. Его гнев пугал, особенно, когда я поняла, что мама не выйдет из своей гостиной, отвлекая своей энергичной болтовней, и не прогонит меня из комнаты, успокоив отца улыбкой и прикосновением.

Я непроизвольно шагнула от него назад, из-за чего его лицо стало еще мрачнее.

―Ты выглядишь, как твоя мать, но у тебя нет ее смелости. Сколько раз это раздражало, и сколько раз я восхищался ее храбростью. Я скучаю по ней.

―Я- я тоже скучаю по маме, ―услышала я свой голос.

―Ну конечно, милая, ―ласково произнесла Мэри. ―Прошло всего чуть больше двух месяцев.

―Значит, у нас все же есть нечто общее. ― Отец совершенно проигнорировал Мэри, и разговаривал, как будто ее, нервно дотрагивающейся до моих волос и поправляющей на мне халат, вообще здесь не было. ― Потеря Алисы Вейлор объединила нас. ―Тут он наклонил голову, изучая меня. ―У тебя ее глаза. ― Отец погладил свою жесткую темную бороду, и его взгляд перестал быть пугающе жестким. ― Знаешь, нам нужно сделать всё для того, чтобы она гордилась нами.

―Да, отец. ―Его мягкий голос принес мне облегчение.

―Отлично. Итак, я надеюсь, ты станешь ужинать со мной каждый вечер, как обычно это делали вы с мамой. Больше никаких пряток в своей комнате и никаких голодовок. ―Тут я улыбнулась, действительно улыбнулась.

―Мне нравится эта идея, ― ответила я. Он хмыкнул, хлопнул по газете, перекинутой через его руку, и кивнул.

―Значит, за ужином, ― сказал он и, пройдя мимо меня, исчез в западном крыле дома.

―Может быть, я к вечеру даже слегка проголодаюсь, ― сказала я Мэри, пока она кудахтала надо мной и помогала мне подняться по лестнице.

―Как приятно видеть, что он проявляет к вам интерес, ― радостно прошептала Мэри.

Я почти не обращала на нее внимания. Я думала только о том, что впервые за этот месяц меня ждали не только сон и печаль. Мы с отцом нашли общий язык!

В тот вечер я одевалась к ужину очень тщательно, впервые осознав, как сильно я похудела, когда мое черное траурное платье пришлось ушивать, чтобы оно не висело некрасивым мешком. Мэри расчесала мне волосы, собрав их в тугой низко уложенный пучок, из-за чего, как мне стало казаться, что мое осунувшееся лицо стало выглядеть гораздо старше, чем на мои пятнадцать лет.

Я никогда не забуду, с чего все началось, когда я вошла в столовую и увидела два места за столом: для отца, как всегда во главе стола, и мое, там, где раньше было мамино, по правую руку от отца.

Он встал и отодвинул для меня мамин стул. Я была уверена, что до сих пор чувствую запах ее шампуня с розовой воды и лимонными нотками, который она использовала для ополаскивания волос, чтобы роскошные огненные волосы сияли еще ярче.

Джордж — негр, прислуживавший нам за ужином, начал разливать суп. Я боялась, что молчание будет ужасным, но тут отец начал есть, и я услышала знакомые слова:

― Комитет по организации Колумбовской выставки [1] Всемирная выставка 1893 года, проходившая в Чикаго, стала одной из самых масштабных в истории. Будучи посвящена 400-летию открытия Америки, она была наречена «Колумбовской» (англ. World's Columbian Exposition) единогласно высказался за Бернхэма, мы его полностью поддерживаем. Я сначала подумал, что возможно, этот человек сошел с ума — ведь он пытается создать нечто недостижимое, но его видение Чикагской Всемирной Колумбовской выставки вполне способно затмить великолепие Парижской. По крайней мере, его замысел обоснован — пусть экстравагантен, но обоснован. ― Он прервался, чтобы взять приличный кусок стейка с картофелем взамен опустевшей суповой тарелки, и в этой паузе мне послышался мамин голос.

― Разве не всем нужна подобная экстравагантность? ― Мне сложно было понять, я ли произнесла это, или и в самом деле, мамин призрак, пока отец не посмотрел на меня. Я замерла под острым, испытующим взглядом его темных глаз, и мне хотелось молчать и думать только о еде, как это было раньше так часто.