Евгений Шишкин - Женское счастье

Тамара посмотрела на малыша и на мгновение оцепенела. Он остро, больно напомнил глазами свою мать — такие же темные, большие, как на студенческой карточке Курдюмовой. И некоторая задиристость в малышовом взгляде: что за гостья тут к нам?

— Когда она приедет? Не знаете? — обратилась Тамара к соседу, чтобы скрасить в словах свою растерянность, не затянуть молчание до подозрительности.

— Послезавтра прибудэт… Да вы с Хеннадием переховорите. Тут рядом. Он хлавный там, директором в телеателье.

— Хорошо, я зайду, — быстро ответила Тамара, скользнула осторожным взглядом по пытливому толстому лицу Курдюмова-младшего и пошла по лестнице вниз.

Сорвалось! Как все по-дурацки сорвалось! Хотелось взвыть от отчаяния.

— Можэ, проводить вас? — окликнули ее сверху.

— Нет-нет, спасибо. Я сама найду, — отозвалась Тамара и, чтобы не попасть под опеку услужливого отставника с воспитанником, убыстрила шаги.

Во дворе дома лежала тень — холодная, гнетущая, чуждая тень… И все вокруг было чуждое: этот дом, эти строения незнакомого города с дымной трубой на горизонте, эти отталкивающие своей зимней обмертвелостью деревья, эти заснеженные скамейки, на которых следы чьих-то ног, эти вороны на проводах, этот воздух, наконец — жизнь семьи Курдюмовых, в которую угораздило Тамару впутаться.

Тамара даже сама себе показалась чуждой — увидела себя со стороны и ужаснулась: зачем она здесь? ради кого? ради чего? Ей было сейчас очень горько, хотелось вышвырнуть прилюдно эту беспомощную соль, которую подсунула ей бабка Люша, хотелось со всего размаху ударить Спирина сумочкой по лицу, а потом убежать от всего и всех куда-нибудь подальше, лучше — в свое село, и спрятаться там где-нибудь в запечье…

Солнце вырвалось из-за угла и отсекло тень. Но не просветлило душу. И горечь обиды вдруг заговорила в Тамаре дерзким, норовистым бабьим голосом, наущая: «К нему иди! Ей смеяться, а тебе страдать?… Понадежнее соли будет. Пусть знает! Пусть следит!» Задумка эта вынашивалась Тамарой уже давненько, но действенный черед ее наступил только сейчас, подстегнутый обозленностью.

Без особой решительности, но и без колебаний Тамара вошла в учреждение, где свойственный канифольно-пластмассовый запах, а в интерьере — пыльные внутренности вскрытых телевизоров и синяя рябь экранов.

— Можно? — спросила Тамара, приотворив обитую кожей дверь с директорской табличкой. (Секретарша в небольшой приемной, когда к ней обратилась Тамара, может ли она увидеть директора, ничего не ответила, занятая работой на компьютере, кивнула на эту дверь.) — Можно? — еще раз, убедительнее, повторила Тамара.

Человек, сидевший за столом, разговаривал по телефону и что-то черкал на листе бумаги. Он вялым, неприветливым кивком указал на стул, не промолвив по адресу посетительницы даже ответное «здрасьте».

У Тамары выдалось время разглядеть хозяина кабинета, невольно сличить его черты с недавно встреченным малышом. У него был мягкий круглый овал лица со штрихом двойного подбородка, красноватый крупный нос и небольшие неулыбчивые губы; волосы — откровенно рыжие — мелкими волнами утекали назад от высокого открытого лба и наметившихся залысин; на толстых веснушчатых руках — золотистая поросль. То, что галстук на шее у него был бесцеремонно ослаблен, что, невзирая на посетительницу, он говорил по телефону с руганью: «Скотина он, а не депутат!..», и что на столе у него — дорогой письменный прибор с Останкинской телебашней в миниатюре, давало какое-то основание считать его человеком с администраторской хваткой и властолюбивым нравом.

Когда телефонный разговор кончился, хозяин кабинета перестал пачкать лист, и глаза его без любопытства остановились на посетительнице.

— Что у вас? — скучно спросил он.

— Вы Курдюмов? — произнесла Тамара тихим голосом.

Выдержав паузу, хозяин кабинета ответил:

— Да. — Некоторая тревога проступила на его лице: он, вероятно, почувствовал, что посетительница не из привычных жалобщиков-клиентов, которые ходят с попреками на телемастеров.

В дверь кабинета тем временем без стука и приличествующих слов вошел длинный патлатый парень в синем халате с надорванным карманом, из которого торчала отвертка, заговорил на ходу, протягивая Курдюмову какую-то бумагу.

— Этих деталей, Геннадий Сергеич, на складе нет. Пусть они сами достают, я им не обязан…

— Уйди! — негромко, но грубо пресек его Курдюмов. — Занят. Не видишь?

Парень на полшаге остановился, перепуганно покосился на Тамару, а через секунду его как ветром сдуло — директор, видать, с подчиненными не цацкался. «Что же вы так жену-то распустили? С ними вы вон какой», — мысленно укорила Тамара Курдюмова, который смотрел на нее уже и раздраженно, и недоверчиво.

— Вы жена нашего уволенного шофера? — быстро спросил Курдюмов и, казалось, очень хотел, чтобы ему ответили утвердительно.

— Нет, — покачала головой Тамара и замолчала. У нее было ощущение, что придется говорить ему о смерти близкого родственника… — Я приехала из-за вашей жены, — наконец сказала она.

— Что с ней? — встрепенулся Курдюмов.

— Нет, вы не беспокойтесь, с ней ничего, все в порядке, — поспешно ответила Тамара, но споткнулась: — Вернее, я не так сказала… — Она опять помедлила. — Она у вас очень хорошая, наверно. Красивая, видная… Но, видите ли…

— Да чего вы быка за хвост тянете? — поторопил Курдюмов.

— Мне бы хотелось, чтобы она перестала учиться в университете.

— Что? С чего это вдруг?

— Я не против ее учебы вообще. Мне бы не хотелось, чтобы она училась в том университете, где преподает мой муж.

После этих слов в кабинете как-то враз ощутилась духота, почувствовался кисловатый запах припоя. Курдюмов сидел неподвижно, взгляд его шатался по столу. Может быть, Курдюмов что-то искал, хотел на чем-то сосредоточиться.

— Как это понимать? — вдруг выкрикнул он. — Что за намеки?

Тамара вздохнула, виновато склонила голову:

— Я хочу повторить только одно… Вы поймите меня правильно… У вас семья, ребенок… Я не хочу, чтобы мой муж мог помешать вам… И не хочу, чтобы ваша жена мешала мне… — прерывисто говорила Тамара.

Ей было жаль себя, очень жаль себя, униженную, обманутую мужем, с которым и жила-то еще не более полугода, но уже через минуту разговора ей стало еще более жаль того, кому открывала глаза…

Курдюмов уже не выглядел ни полнотелым, ни самовластным. Он скоро сдал, осунулся: вылиняла румяность с лица, толстая шея одрябла, стыдливо сузились и впали глаза — его как будто проткнули и выпустили из него и здоровье, и гонор.

— У них что-то серьезное? — тихо, стыдливо спросил Курдюмов.

У Тамары хватило разума и снисхождения к этому человеку, вернее, она вспомнила того малыша, толстощекого Кирилла, сына Курдюмовых, и пожалела его: