Марина Суржевская - Воспоминания

Вытащил. Пиджак загорелся, пришлось скинуть. Тело местами тоже, но для меня это мелочи, не стоящие внимания.

Девочка дышала, но так тяжело…

— Нужен вертолет, — сказал я стоящему на скале Алину.

Опустил девочку на землю. Красок, конечно, не было, так что пришлось прокусить палец. Единственное чистое место нашлось на шее, под волосами, которые чудом не сгорели. Там я и начертил первый знак. Этого хватит, чтобы она дожила до Башни. Алин уже рядом, а вдали шумит вертушка. Мои приказы исполняются быстро.

— Повезло, что в ней есть эфир, — сухо сказал стиратель.

Я усмехнулся. Судьба любит игры. Конечно, в ней есть эфир.

Кто бы сомневался… И еще я ощущаю присутствие того, кого хочу убивать медленно и мучительно, кого не могу найти уже целый век. Аргус. Он был здесь. Его эфир оставляет след с привкусом тлена, который я чувствую. Алин проведет расследование и узнает, почему случилась авария, но я уже предвижу ответ. Здесь не обошлось без моего заклятого друга.

Почему он хотел погубить эту семью? Смотрю на девочку в своих руках.

Все дело в ней, конечно. Я хмурюсь, прислушиваясь к дыханию Дианы. Такая схожесть с Норией, появление Аргуса… Я давно живу на свете и не верю в случайности.

— Алин, — поднимаю голову. — Есть работа…

Ее кожа вновь совершенно здорова, ни следа того страшного ожога, от которого на теле девчонки надувались багровые пузыри.

— Твоя сила впечатляет, — я пожал руку Иону, тот лишь хмыкнул. — Почему она не приходит в себя?

— Диана очнется, — целитель отошел за дверь, вымыл руки.

— Не торопи, Ландар, даже с твоими знаками ее организму нужно время. Чтобы выросла новая кожа, чтобы срослись кости. И лучше, чтобы это произошло в беспамятстве, сам понимаешь, — его голос звучит глухо сквозь шум воды. — Всетаки это не самый приятный процесс…

Я смотрю на гостью. Ее глаза закрыты. А мне так хочется заглянуть в них.

Диана, в башне уже знают ее имя.

— Будешь оформлять опекунство? — Ион вышел из ванной, вытирая руки полотенцем. — Я так понял, у малышки никого не осталось? Как ты оказался в том ущелье?

Я повернул голову. Опекунство? Остальное пропустил мимо ушей.

— Да. У нее никого не осталось.

Диана выздоравливала мучительно медленно. Мне пришлось уехать, я не мог себе позволить сидеть у постели больной. Дела бизнеса и мира требовали моего присутствия. Улетел в Европу — Барселона, Лондон, Мадрид… За сменой городов я почти забыл о девчонке.

В Башню вернулся утром, на машине, мне осточертели самолеты. Я не спал уже почти семь суток, я, конечно, древний, но все же и мне надо иногда отдыхать. Усталость заставляла мечтать лишь о том, как я вытянусь на кровати.

Звонкий голос привлек мое внимание, и я остановился на полпути к своим комнатам.

— Я хочу домой! Я не останусь здесь! Не подходите ко мне!

Голос надрывный, почти детский. В Башне никогда не было детей, я их не переношу. Так откуда взялся ребенок?

Я умудрился забыть о своей новой проблеме.

Толкнул дверь в комнату, откуда раздавались голоса, вошел.

Девчонка стояла спиной, косички растрепались, тонкие ручки сжаты в кулачки. Бойкая… Услышав хлопнувшую дверь, она развернулась, взметнув подол синего платья, и уставилась на меня.

А я — на нее.

Так и стоял, пытаясь вдохнуть резко закончившийся воздух. В глазах девочки плескалась небесная лазурь. Наверное, я изменился в лице, потому что Дориций (надо же, старик даже соизволил собрать свое тело), встал между мной и гостьей.

Я посмотрел ему в глаза, моргнул и отодвинул с дороги.

Присел перед Дианой.

— Кто вы? — она все еще сжимала свои кулачки, смотрела настороженно.

— Твой опекун, — никогда не умел общаться с детьми.

Девочка сдвинула бровки.

— Мне не нужен опекун! — выкрикнула она. — У меня родители есть! Я хочу домой!

— Твои родители погибли, — сухо сказал я, Дориций издал какой-то возмущенный звук. Но я не собирался растягивать агонию этой малышки. По мне так лучше все сказать сразу.

— Произошла авария, никто не выжил.

— Вы врете! — она побледнела, отчего лазурь ее глаз стала ярче. — Вы все врете! Я вам не верю!

— Успокойся, — я взял бледную тонкую ладошку. — Я позабочусь о тебе, малыш.

Нет, она не успокоилась и ладонь выдернула. Пришлось звать Иона и еще кого-то. Мне красноречиво посоветовали удалиться. Тогда я ушел в мастерскую и достал тот первый холст. Внутри жгло каленым железом — не успокоиться. Первая линия легла на ткань — черная. Вторая — красная. А потом я забыл себя, найдя, наконец, столь желанное забвение. По крайней мере, на те несколько часов, когда в моей руке была кисть…

Девочка растет, и мне все труднее смотреть на нее. Каждое появление отзывается внутри ноющей болью, я все чаще ловлю себя на том, что хочу избавиться от Дианы. Я уже миллион раз пожалел, что забрал ее из того ущелья. Она не избавление, она вечное напоминание. Живое, дышащее, убивающее меня напоминанием о другой женщине. Я смотрю в лицо Дианы и вижу Норию. Это сводит с ума.

Я стараюсь как можно меньше общаться с новой жительницей Башни, но позволяю ей все. Не могу отказать.

Смешно, но я осознаю, что Диана и Нория — разные. Ди — дитя своего времени: дерзкая, бойкая, непоседливая. Совсем не изнеженная. Она любит драться и дружит со стражем, глупым мальчишкой, что не понимает моих приказов.

А я не понимаю, что чувствую. Я путаюсь в реальности и воспоминаниях, я теряюсь в них. Чувства двоятся, накладываются одни на другие, мучают.

Сегодня я рисовал снова. Изумрудная полянка, корзина для пикника, соломенная шляпка с синими лентами. В тот день я сказал, что люблю ее. А она улыбалась и говорила, что у меня крылья белее снега, такие прекрасные, что ей хочется плакать.

Я ответил, что не позволю ей плакать. Никогда. Что рядом со мной на ее лице всегда будет цвести улыбка, зажигая звезды в лазури ее глаз.

Я был поэтом и романтиком, я был идиотом.

Или я идиот и сейчас, оттого что рисую Норию в тот день.

Принес портрет в свою комнату и теперь провожу пальцами по холсту, на котором еще свежа краска. Мне хочется очертить овал ее лица, хочется коснуться губ. Смешно, но я никогда не целовал их. Не прикасался к телу, не ощущал наслаждения от близости. Но я хочу этого даже сейчас. Люди говорят, что время лечит, что оно стирает воспоминания и боль. Мои – живее даже некоторых людей.

Шорох за дверью заставил насторожиться. Время позднее, кому я понадобился?

За створкой стола девушка. То же лицо, что минуту назад я ласкал на картине. Тонкое тело, широко распахнутые глаза.

Полумрак окутывал ее сизой вуалью. В ее глазах — надежда, лазурь светла и не омрачена стылой стужей… такая юная…