Дениз Робинс - Запретная любовь. Колечко с бирюзой [сборник]

Она понимала, ее объяснение звучит неубедительно и не помогает делу, но просто не могла придумать, что еще сказать. В голове у нее так все перепуталось. Жуткая боль от сознания, что Джеймс мертв, билась в мозгу, не отпуская ни на секунду.

— А почему ты вела себя глупо, мама? — захныкала Дилли.

— Сейчас это неважно. Слушай, что я скажу тебе.

— А можно я сегодня буду спать у тебя в спальне — мне так хочется! — Дилли продолжала сбивать мать. — Папа там больше не спит. Можно я займу кровать рядом с твоей?

— Да, можно.

— Хорошо, — удовлетворенно сказала Дилли, подняла коробку с бисером и высыпала его на ладошку. — Красный цвет, правда? Его принесла тетя Кэт и посоветовала сделать из бусинок ожерелье для Розмари. Тетя Кэт приходила к нам вчера на ленч. Мы с Рози купались. Когда я выходила из воды, тетя Уинифрид сказала, что ветер холодный. Вот так я и простудилась.

Она продолжала болтать. Теперь девчушка повеселела. Кристина с болью смотрела на нее. Как это ужасно — снова расстроить ребенка. Но ведь Дилли обожала Джеймса, и, когда он сегодня вечером не вернется, она станет задавать массу всевозможных вопросов. Ужасную правду просто необходимо сказать.

Кристина попыталась призвать на помощь религию, веру, Господа Бога, которого дети, еще совсем маленькими, называли «Бог-Отец». Они и сейчас звали его так же. Кристина сказала, что папе ужасно не повезло и в их «ягуар» врезался громадный грузовик. Джеймс и тетя Уинифрид сильно пострадали и… отправились к Богу-Отцу. Сейчас они спят, а проснутся на небесах. На земле Дилли их больше не увидит, но наступит день, когда она снова встретится с ними в раю.

Самой Кристине казалось, что все это звучит так пошло, так ужасающе банально, что она кусала себе губы, произнося эти затрепанные слова. Но что еще можно сказать маленькой девочке? Как еще могла она смягчить удар, если не с помощью этих традиционных слащавых фраз, без которых в викторианскую эпоху не обходилась ни одна детская? Даже в наши дни торжества науки и реализма можно ли сделать так, чтобы уму и сердцу восьмилетнего ребенка было легче воспринять во всем ее зловещем значении внезапную трагическую смерть близких?

Дилли молчала, глядя на мать. Глаза ее все расширялись, рот был открыт. Сначала она, как видно, не все поняла. Потом личико ее сморщилось, и она начала забрасывать мать вопросами, перемежавшимися с рыданиями.

— Почему Джеймс и тетя Уинифрид отправились к Богу-Отцу? Почему я не могу их увидеть до тех пор, пока сама не попаду на небеса?

Почему? Почему? Почему? Каждый вопрос был как еще один гвоздь, который загоняли Кристине в мозг. Она никогда не думала, что сможет пережить что-нибудь столь ужасное. Кончилось все так же скверно, как и началось. Дилли, перепуганная, плачущая в полный голос, повисла у ней на шее и умоляла не отправляться тоже к Богу-Отцу. Она расспрашивала о бедном папочке. Сильно ли он ранен? Когда он вернется домой?

Пока Кристина, оцепенев, сидела на кровати, держа дочь за руку, в сознании ее мелькали, сменяя одна другую, темные отчаянные мысли.

Когда она была страстно влюблена в Филиппа и все ее силы, весь жар сердца были сосредоточены на нем, она пыталась убедить себя, что Дилли не обратит внимания на развод. Дилли, рассуждала она, ребенок не сентиментальный. У нее не очень развито воображение. Как же она ошибалась!

Если бы Крис знала, до чего Дилли чувствительна, она никогда бы ее не оставила. Впрочем, теперь она не могла этого утверждать. Она была не только дурой, но еще и лицемеркой. Она была жестокой, думала только о собственных чувствах, не заботясь о бедах и трудностях других обитателей этого дома. Страшно даже подумать, до какой степени она стала рабой влечения к Филиппу. Вспоминая свою безумную страсть, уход от Чарльза и отъезд из Корнфилда, она испытывала отвращение к себе и чуть ли не ненависть к Филиппу.

В конце концов ей удалось успокоить Дилли и перенести ее в спальню. Кухарка помогла застелить обе стоявшие рядышком кровати.

Дилли находилась в состоянии шока. У нее поднялась температура. Кристина дала таблетку и охлажденный фруктовый сок, задернула шторы, чтобы в комнате стало темно, уселась рядом с девчушкой и держала ее руку в своей, пока совершенно измученная Дилли наконец не заснула.

После этого Кристине пришлось заниматься малоприятными делами, и у нее не было больше времени терзаться мыслями о прошлом.

Телефонный звонок в больницу не принес утешительных известий о Чарльзе. Ей сказали, что он все еще без сознания.

Кристина позвонила в Лондон Холландерам. Норман был потрясен ее сообщением, так же как и адвокатская фирма, услугами которой Чарльз пользовался в деловых вопросах. Затем она позвонила в полицию и в автомобильную ассоциацию — по поводу машины Чарльза.

Тела Джеймса и Уинифрид были отправлены в морг. Теперь Кристине предстояло пройти через ужасную процедуру опознания. Она не в силах была сделать это одна. С ней отправился местный врач, Брайен Пил, славный и добрый молодой человек. Он заставил ее перед выездом из Корнфилда выпить рюмку крепкого вина и сам довез до морга.

Пил, конечно, слышал о том, что мистер и миссис Аллен расстались и читал об их разводе, но хорошо, что в такой момент, как сейчас, миссис Аллен нашла в себе силы вернуться и сделать для своей семьи все, что может. Он всегда восхищался этой высокой, красивой, молодой женщиной с рыжевато-каштановыми волосами. Иногда он находил, что Кристина выглядит взвинченной; его несколько раз приглашали и просили выписать ей снотворное и транквилизаторы. Он, разумеется, понимал, что Чарльз Аллен — человек, с которым нелегко жить, и что супруги между собой не ладят.

Сейчас Кристина напоминала человека, превращенного в камень. В лице у нее не было ни кровинки, глаза запали, но она владела собой лучше, чем прежде. Когда они ехали в Арундель, она сказала доктору:

— Я хочу, чтобы вы знали: в Лондон я не вернусь. Я останусь в Корнфилде с Дилли. И проживу там столько времени, сколько во мне будет нуждаться мой муж. Если вас кто-нибудь спросит, доктор Пил, вы можете сказать, что ни за кого другого я замуж не выхожу. С той историей покончено.

Брайен Пил посмотрел на нее и кашлянул.

— Вот умница! — сказал он.

«Умница, — мысленно повторила Кристина. — О боже, это она-то умница?! Какие странные вещи люди говорят иной раз!»

Она даже не держалась за руку врача, когда, стоя рядом с ним, смотрела на своего маленького сына. Она вытянула руки по швам, как солдат по стойке «смирно». Она с трудом узнала Джеймса. Мертвый, он стал каким-то чужим. Лицо его не пострадало. Раздавлено было только тело — это когда-то сильное, энергичное маленькое тело. Под простыней оно выглядело крошечным. Лицо мальчика было такое восковое, такое трогательное, что все струны, когда-то привязывавшие ее сердце к сыну, задрожали. Оно вызвало в ней сильнейшее ощущение стыда и новое острое сознание вины перед ним за то, что она его бросила. Она говорила себе, что он, возможно, и не поехал бы никуда, будь она в то время дома.