Барбара Картленд - Месть графа

Сильвер отвернулась, пряча от него свое очаровательное личико.

– Я знала, что вы не поймете меня, – с жеманной улыбкой проговорила она, – но я хочу быть герцогиней, а вы сами знаете, что может пройти еще много лет, прежде чем скончается ваш дядя.

У Чарльза перехватило дыхание.

Сильвер легко дала ему понять, что тоже считает его «призрачным пэром».

Сунув в карман обтянутую бархатом коробочку, он ровным, сочившимся едким сарказмом голосом проговорил сквозь стиснутые зубы:

– Разумеется, я должен принести вам свои поздравления и пожелать счастья в семейной жизни.

Отвесив ей поклон, он развернулся и направился к двери.

Но лишь только он распахнул ее, Сильвер негромко его окликнула:

– Подождите, Чарльз, подождите! Я хочу поговорить с вами.

– Нам более не о чем говорить.

С этими словами он вышел из комнаты, осторожно и плотно притворив за собой двери.

Неспешным шагом пройдя по коридору, он вышел в холл.

Дворецкого здесь не было, но трое дежурных лакеев проводили его удивленными взглядами, когда он прошел мимо, не сказав ни слова.

Столь же неторопливо спустившись по застеленным ковровой дорожкой ступеням, он забрался в фаэтон, и грум поспешно прыгнул на свое место позади него.

Чарльз покатил прочь по подъездной аллее.

В этот миг на верхней ступеньке появилась Сильвер.

Ему показалось, что она позвала его, но он сделал вид, будто не расслышал, и даже отвернулся, чтобы не видеть ее.

Ему по-прежнему было трудно поверить в то, что он только что узнал.

Как такое могло случиться?

Сильвер была красива, очаровательна и, как ему казалось, влюблена в него.

Как она могла унизиться до того, чтобы принять предложение руки и сердца такого непривлекательного зануды, как маркиз, только потому, что он должен был стать герцогом?

У Чарльза возникло такое чувство, словно ему отвесили хлесткую пощечину. Он вдруг понял, что не просто удивлен, а буквально шокирован и пребывает в бешенстве.

При этом он злился не только на Сильвер, но и на себя.

Как он мог, учитывая весь свой опыт, поверить в то, что она любит его и станет ему хорошей женой?

Тогда как на самом деле она думала лишь о том, чтобы обзавестись самым высоким титулом.

А уж кто к нему прилагался, не имело для нее никакого значения!

Для нее самым главным было положение претендента в обществе.

Впрочем, Чарльз сознавал, что в том, что касается женщин, он был и остается идеалистом.

Просто он любил свою мать, милую и обаятельную женщину, которая обожала его отца.

Она полагала, что ее супруг всегда и неизменно прав, и Чарльз не мог припомнить, чтобы его родители хоть в чем-нибудь разошлись во мнении. Если они и бывали не согласны друг с другом, то не в его присутствии.

Будучи единственным ребенком, он считал, что отец и мать избаловали его.

Они вдвоем заронили в его душу убеждение, что поскольку он был их сыном, то превосходил всех остальных.

В учебу в Итоне он вкладывал всю душу, но только потому, что хотел, вернувшись обратно, продемонстрировать родителям знаки отличия, которых добился.

Они были в восторге от тех похвал, которые он заслужил, и не могли скрыть свою радость от того, насколько он преуспел как в учебе, так и в забавах.

И когда в армии его карьера стремительно пошла в гору, он знал, что этим обязан своим родителям.

Он вырос с осознанием того, что должен быть исключительным всегда и везде, потому что был сыном двух таких исключительных людей.

К несчастью, оба они умерли, пока Чарльз служил в армии Веллингтона.

Стылой и промозглой зимой, когда его солдаты мерзли от холода на склонах португальских гор, первой скончалась мать, а вскоре и отец последовал за нею, прямо перед блестящим рейдом Веллингтона из Испании во Францию.

Не могло быть и речи о том, чтобы Чарльз подал прошение об отпуске. Он мог лишь написать своим родственникам.

После смерти родителей Чарльз с особой остротой ощутил свое одиночество, но всегда надеялся, что когда-нибудь найдет ту единственную, которая займет в его душе место матери.

И он был уверен, что нашел такую женщину в лице Сильвер.

Но она оказалась снобом, жадным и алчным, а заодно и указала ему, как плохо он разбирается в людях.

Упрекая себя за поспешность и недальновидность, Чарльз решил, что должен был подождать, пока не обретет настоящую любовь, которую познал, когда был совсем еще маленьким.

Направляя фаэтон по узким и извилистым дорогам, он стыдился самого себя.

Никогда более он не позволит красивому личику обмануть себя.

Никогда более он не поверит в то, что у женщины, которая ему покорилась, окажется еще и верное сердце.

Тут он сообразил, что, выставив себя на посмешище, дал повод кое-кому из своих знакомых позлорадствовать на его счет.

Собственно, он не говорил никому, что собирается жениться на Сильвер, но понимал, что этого ждали многие, учитывая, сколько времени они с ней проводили в обществе друг друга в последние несколько недель.

Только сегодня утром в «Уайте» он сообщил, что едет за город, и не сомневался, что многие из его приятелей с легкостью угадали, с какой именно целью.

Они даже подняли бокалы за него.

– Удачи, старина, – пожелали они ему.

Он и представить себе не мог, что когда-либо потерпит поражение, да еще такое унизительное.

И все потому, что старый герцог Оукеншоу, никогда не представлявший собой ничего выдающегося, должен был вот-вот умереть!

Чарльз понимал, что амбициозные матроны в обществе примут его обратно с распростертыми объятиями, но зато и враги его будут в восторге оттого, что «призрачный пэр» наконец-то сел в лужу.

Чарльз без конца спрашивал себя, что же ему теперь делать.

В Лондоне никто не поверит, что в последнюю минуту он передумал и не стал делать Сильвер предложение.

А когда о ее помолвке с мужчиной, который вот-вот должен получить титул герцога, станет известно, то над ним, «призрачным пэром», будут посмеиваться за его спиной.

Станут говорить, что в кои-то веки Чарльз Линдон получил по заслугам.

«Итак, что мне делать?» – вновь спросил себя Чарльз.

Разумеется, он мог вернуться домой, в Линдон-холл, но при этом он понимал, что в некотором смысле это будет похоже на бегство.

А ведь он всегда наставлял своих людей, что в бою следует смотреть в лицо неприятелю и стрелять первым.

Но как это сделать сейчас, он не знал.

Собственно говоря, это было практически невозможно.

Приближаясь к выезду на главную дорогу, ведущую в Лондон, он вдруг заметил, что одна из его лошадей замедлила бег.

Он немедленно остановил упряжку.

Его грум уже сам понял без подсказки, в чем дело. Это была ведущая лошадь. Осмотрев ее, он вернулся к своему хозяину.