Фредерик Дар - Моё печальное счастье

— Чтобы я была прислугой? Только прислугой, да?

— О'кей!

Он поднялся принять душ. И когда час спустя уехал, не попрощавшись, я не была уверена, что когда-нибудь еще увижу его.

Он не появлялся почти двое суток. Поведать вам, что я испытала в ту ночь на «острове», прислушиваясь, не заскрипит ли песок на дорожке под его шагами, невозможно.

По мере того как летели часы, улетучивалось и мое озлобление. Я забыла об утренней сцене и думала только о той безбрежной любви, какой он одарил меня. Он пожалел о своей «слабости» после, но тогда, я отлично это знаю, он испытал то же абсолютное счастье, что и я. Раздумывая над этим, я пришла к заключению, что его ярость в подвале была почти что проявлением любви ко мне. Проведя ночь с Дженнифер, он не впал бы в подобный гнев. Он не тронул бы ни проигрывателя, ни пеньюара, так как интрижка с ней показалась бы ему банальным происшествием. Со мной дело обстояло по-иному. Ничего другого себе в утешение я придумать не могла.

На следующий день в девять утра я позвонила в НАТО, чтобы что-нибудь узнать. Меня отсылали от бюро к бюро до тех пор, пока я не услышала его голос, его дорогой голос.

По телефону акцент его был ощутимее.

— Я слушаю…

— Это вы, месье?

— А, Луиза…

— Извините меня, я хотела только узнать…

Я положила трубку. Он был жив, остальное не было столь важным. Мне было наплевать, если бы даже он провел ночь у этой манерной блондинки. Эта девица стоила одной, может быть, двух ночей, но не больше.

И действительно, к вечеру Джесс вернулся один… к нам, как если бы возвратился после долгого путешествия. Мы рассматривали друг друга взволнованно и очень внимательно, будто стремились оценить, в какой мере оба изменились.

— Хелло, Луиза!

— Да.

— Почему вы бросили трубку утром? Вы рассердились?

— Нет, я была счастлива. Я очень боялась…

— Чего?

— Не знаю. Настоящий страх невозможно объяснить. Что вы хотите на ужин?

— Все равно.

Были открыты консервы. По системе Тельмы. В конце концов, она не была так уж неправа. Вот уже некоторое время я прибегала к запасам в шкафу, это я-то! И снова появились полотенца сомнительной свежести, брошенные на кран душа, расчески, воткнутые в мыло, на мебели скапливалась пыль. Да, в общем, пыль не такая уж плохая вещь. Это грифельная доска времени. Кончиком пальца на этой серой пудре можно писать самые безумные слова, такие, например, как «Джесс, я люблю тебя». Можно рисовать и сердца, подобно тому, как их вырезают влюбленные на стволах деревьев… Переплетенные инициалы — Д и Л, Джесс-Луиза. Месье не замечал, как мы скатывались в беспорядок. Мужчины никогда не отдают себе полного отчета в том, что их окружает. Возможно, их глаза устроены таким образом, чтобы видеть картину в целом. Детали ускользают от них.

Мы поужинали в кухне, так как ненастье несло в сад заводскую сажу. На этом берегу Сены ветер всегда пропитан гарью, а на другом — грязно-белой пылью с цементных заводов и карьеров.

Мы сидели друг против друга. Месье не переоделся. На нем был серый костюм, белая рубашка, открывавшая его золотого оттенка шею, и ботинки двух цветов — черного и рыжеватого. Нам нечего было сказать друг другу. Удивительно, но молчание не стесняло. Во всяком случае, я не ощущала никакого напряжения.

После ужина я лениво мыла посуду, а Джесс слушал радио в гостиной. Думаю, английскую станцию. Он не стал, как обычно, пить виски. Когда я вошла, он сидел на стуле верхом, с сигаретой в зубах. Закинув руки за спинку стула, он пристально смотрел на радиоприемник, чуть прищурив глаза из-за сигаретного дыма; я не осмелилась заговорить с ним. Судя по его позе, Джесс обдумывал важное решение. А оно могло быть и благоприятным для меня.

Я прилегла на диван и стала с нежностью разглядывать его. Если бы вы знали, как он был красив в этой неподвижности, опершись подбородком с ямочкой о тыльную сторону ладони. Прямо как на картине. Я могла бы провести в ее созерцании всю оставшуюся жизнь. Через некоторое время музыка в радиоприемнике замолкла, и диктор стал лопотать новости. Я различала имена политических деятелей, заграничных и наших. Новостями Джесс не интересовался. Он щелкнул выключателем. Внезапная тишина возвратила меня к действительности.

— Гуд найт, Луиза.

— Месье!

Он даже не посмотрел в мою сторону, загасил сигарету в мраморной пепельнице и стал подниматься по лестнице. Я немного подождала, уверяя себя, что он вернется. Я верила в ночь. Когда мир опрокидывается во мглу, ход мыслей у мужчин меняется, они прислушиваются к звучащим внутри них тайным голосам. Но вот я услышала шум душа, потом скрип кровати. Тогда гостиная вселила в меня ужас. Я почувствовала себя еще более одинокой, чем когда месье Руленда не было. Поспешно закрыв на ключ входную дверь, перекрыв газ в кухне, я тоже поднялась к себе, преследуемая каким-то странным недомоганием.

Это напоминало начало гриппа, но было чем-то иным. Когда обнаженная, держа ночную сорочку в руке, я увидела себя в зеркале, то все поняла. Это было то же недомогание, что овладевало Тельмой. Не для того ли, чтобы прогнать его, она раздевалась по вечерам, а потом начинала нежиться, подобно мартовской кошке, около Джесса?

Ночная сорочка упала к моим ногам. Действуя, как автомат, я открыла дверь и пробежала два метра, отделявшие его комнату от моей. Джесс не заперся.

Он читал американскую газету небольшого формата. Когда я ворвалась, она скользнула на пол. Я оцепенела, когда Джесс хмельным взглядом уставился на мое голое тело. Инстинктивно и лихорадочно моя рука нащупала выключатель. Темнота вылечила мой внезапный приступ стыдливости, и все стало возможным.

В тот вечер я осталась с Джессом. Прижавшись к нему, я наслаждалась теплом его тела. Потом, когда прошло уже изрядное время с момента нашей близости, мне показалось, что он подавил смешок. Я положила пальцы на его губы, чтобы удостовериться — он действительно улыбался.

— В чем дело?

— Вы знаете, о чем я думаю, Луиза? О вашей матери. Она подозревала, что это произойдет, не странно ли это?

— Вовсе нет. Она с самого начала угадала, что я люблю вас.

— Вот как?

— Она сама сказала мне об этом.

— Когда вы вернетесь к ней, вы признаетесь, что я вел себя не по-джентльменски?

Когда я вернусь к ней!

Теперь я столь же исступленно хотела избавиться от опускавшейся на меня тьмы, как незадолго до того от заливавшего меня света в его комнате.

— Почему вы говорите о моем возвращении к ней?

Он заморгал глазами, пораженный моей реакцией.

— Но это неизбежно, Луиза!

— Неизбежно?

— Естественно. А я вернусь в США.

Меня удивило собственное спокойствие. Я почувствовала в себе внезапную опустошенность, отрешенность. Перед расстрелом человек должен ощущать то же абсолютное равнодушие, что позволяет ему достойно умереть.