Борис Большаков - Моё Кривое Счастье

В мире столько всего,
и попробовать – хочется!
Но опять «не сейчас»,
ни за что, ни про что…
О рутину душа
беспокойная точится,
снова льются дела
в жернова, в решето.

Сколько силы из рук
понапрасну растрачено!
Камень в гору катить —
современный аккорд.
С грудой мелких вещей
жизни лодка раскачена.
Ветер станет сильней —
всё метнётся за борт.

Страх, как раненый пёс,
то скулит, то кусается,
заставляя подумать
о выборе троп,
из неброских кустов
так внезапно бросается…
Снова в сердце – кардан,
а по телу – озноб.

Без серьёзных причин —
настроение – в гробике.
Знаешь ты – этот день
может выстроить год…

Но проводишь его
в напряжённой аэробике,
ждёшь, когда же наступит
смертельный исход.

Вдохновляя других —
то строкой, то мелодией,
оставляешь себе
бледный вид мертвеца.
Ты считаешь себя
бесталанной пародией
на поэта, художника,
мужа, отца…

Путешествие – сон,
порождённый картинками,
горизонты менять —
не дают якоря.

Ты нервозные дни
наполняешь рутинками,
убеждая себя,
что всё это —
не зря.

Ты – серый мусорный бачок,
заложник хлопотных коллекций.
Из двери вырванный крючок
теперь красуется на сердце,
и грабли – частые зубцы —
вокруг гребут, не зная меры,
и драгоценные ларцы
боготворят коллекционеры.

А сколько их – влекущих мест
в твоей невидимой охапке?
Не разрешают переезд
пластмасса, дерево и тряпки.
И на печи Иван Дурак
сидит – в золе и безнадёге…

Что не вмещается в рюкзак
оставь на прошлого дороге.
Не даст расслабиться прицеп,
не отдохнёт душа и тело…
Не глуп, не глух, да и не слеп,
в предмет вцепился ошалело.

В походе, ночью, у костра,
приходит мысль вдали от быта:
вода важнее серебра,
сухарь питательней гранита.

Привык к узору на стене,
бренчать словами и ключами.
И счастье – где-то в стороне.
И жжётся душными ночами
желаний полная тетрадь…

Купи заветные билеты
и – юбилейные монеты
потрать.

Ты ненавидишь себя
в примыкающих людях,
знаешь свои недостатки,
цепляешься к ним.
Ночью надумал направить
на правильный путь их,
утро тебе разрешило
остаться таким:

мнительным, замкнутым,
вспыльчивым и посторонним,
добрым и цельным —
лишь час от просмотра кино.
Не переломит тебя
твой заклятый антоним,
стену едва ли разрушит
чужое бревно —

мнение, критика —
камни в учительском тоне —
опыт житейский
и – памятка «что и когда».
Есть два пути:
нападать или быть в обороне.
Путь номер три —
это лезвие, яд, провода…

Слабость и глупость —
в фундаменте самоотвода,
трусость – гнуснейшая форма
и базовый клад.
Ты ненавидишь себя
вне себя и народа,
самое странное —
то, что ты этому рад.

Можно жонглировать лихо
эмоций шарами,
чувствовать жизнь,
на чужие давя синяки,
крепость свою окружать
частоколом и рвами,
не подавая
и не принимая
руки…

Только – кому-то везде
и всегда нужен кто-то,
кто донесёт, успокоит, согреет,
поправит венок…

Ты приглядись:
а вокруг – тёмный лес
и болото.

Ты – одинок.

Завыл, устал от ужаса и танца
на костылях и болевого шока…
А ты попробуй, сука, удержаться
на виражах положенного срока.

А ты попробуй выглянуть из ямы:
упрётся взгляд в десятки направлений,
в груди забьют куранты и тамтамы
от близости доступных обновлений.

Твоя вина – болезненно уныло
проводишь дни в придуманной обиде,
что счастье-солнце – в пасти крокодила,
а ты, как тряпка красная в корриде.

Бычара бьёт копытами, рогами:
останешься валяться в тухлой луже.
Чего пыхтеть, раскидывать мозгами:
понятно, здесь спокойней, чем снаружи.

Там – страшный лес, там злые-злые волки,
а у тебя – ни палки, ни берданки…
Но комната, как зверь – три метра в холке,
спешит твои обгладывать останки,
пугает тьмой, движением летучим
теней зубастых, холодом по дёснам.
В который раз назвался «невезучим»,
так получай – в прямом и переносном.

В твоей пурге, казалось бы, ни шанса
увидеть свет в окне жилого дома,
где можно лечь, согреться, отдышаться,
дождаться заживленья перелома…

Но – нет, любая линия – конечна,
и жизнь не вечна, и проблемы – так же.
Признайся сам себе чистосердечно,
что сам же на себя насыпал сажи.

У всех повсюду головы кружатся,
страдают все от жизни говностока.
А ты попробуй, сука, удержаться
на виражах положенного срока.

В твоих глазах и сердце – лёд,
тебя морозит и трясёт,
бросает в пот апрель и шлёт температуру.
В начале ночи (или дня?)
сжимает горло пятерня,
с тебя, спасая от огня, срывая шкуру.

В союзе лёд и алкоголь
не усмиряют жар и боль,
и – взгляд вонзается иглою в ломтик неба
сквозь небогатое окно.
А там – костяшка домино,
в ней точки – звёзды —
как вселенское плацебо.

Прими, доверься, и – смотри:
сияют точки – раз… два… три.
И троеточие – твоё – не остановка.
И головная боль спадёт,
когда в глазах растает лёд,
и не посмеет небольшая катастрофка

сломать, согнуть и растоптать,
порвать надежду и тетрадь.
Лишь ты способен распознать свои болезни.
Порой лекарства из аптек
не так сильны, как человек,
и так же сла́бы и вредны, и бесполезны.

В твоих глазах и сердце – лёд.
И кто утешит и поймёт,
когда скрываешься за ржавыми замками?

Мешают стены и кровать
растить и строить, и ковать…

И звёзды спрятались опять
за облаками.

Всю ночь ты ищешь в множестве причин
ту, главную, в которой смысл жить.
Бессонница в мозги вбивает клин,
туманит взгляд, пытается добить.