Борис Большаков - Моё Кривое Счастье

В союзе с алкоголем антистресс,
в сюжете – газ, случайная искра.
Но вдруг звезда срывается с небес,
«сегодня» превращая во «вчера».

Приходит осознание к чему
тебя ведёт зачётная стезя.
Пещера-дом похожа на тюрьму:
здесь можно быть, но жить – никак нельзя.

Итак, скользя, выходишь налегке
с новорождённой болью гематом,
с химическим ожогом на руке,
с нечаянно обрубленным хвостом…

Жить, как в кино – участвовать в игре,
костры импровизаций разжигать
и не стонать о каждом волдыре,
с ожогами нелёгкими шагать

в бурлящий мир, в терпении бойца
глотая кровь и лишние слова.
Не потеряй дороги и лица,
затачиваясь против естества.

Ты вправе падать и лететь за горизонт,
ломать и строить, гладить и колоть.
А хватит средств и силы на ремонт,
когда рванут твои душа и плоть?

Ты можешь отключить и удалить,
войти в себя и выйти, как СашБаш…
Но твой апрель в тебя вплетает нить,
пока не сломан ты и карандаш.

Держись, не рвись, навстречу выходя
своей мечте, избитый, но живой.
Вдохни, глотни весеннего дождя
и пасмурного неба над Невой.

Не налетит твой парусник на мель…
Здесь за тебя – каналы и мосты.
С тобой апрель проводит параллель:
он набирает силу,
как и ты.

Сны пробирают до костей
и дух пронизывают пули,
и с выдающихся частей
свисают сопли и сосули.

И лютый праздник февраля,
шутя, как будто мимоходом,
сорвал корону с короля
и уравнял его с народом.

А человечества следы
весной вытаивают гуще…
Устали струны и лады…
И спотыкается бегущий.

И не торопятся помочь
ему приятели-зеваки.
И он опять встречает ночь
в почти забытом буераке.

И только тёплый мягкий пёс
в любви и преданности жгучей
к его щеке холодный нос
прижал: не мучайся…
не мучай.

Апрель – целитель и ведьмак
вернётся скоро с новым чудом.
И, поднимаясь кое-как,
назло кошмарам и простудам
смеётся выживший герой:
река почти освободилась…

И жизнь вдруг найденной иглой
рукой невидимой зашилась.
И нитка будто бы прочна…
Ох, раньше бы такую нитку!
В глаза бросается весна
и мир, похожий на открытку.

И страх, и пуля – не берёт:
одно – косуха и кольчуга.
И пусть неистово цветёт
и плодоносит кали-юга
вокруг – спасение внутри,
и дорогие инструменты
мир оставляет у двери…
Есть шанс сорвать
аплодисменты.

Счастье было когда-то, вспомни.
В домне сплавились монолиты,
тихий, скромный – в каменоломне
устаканиваешь кульбиты.

Счастье – продано, забренчала
сдача в рваных чужих карманах,
завещая начать сначала
среди новых, чужих и странных
скользкий путь от конечной точки.
Жизнь разбита на два абзаца:
в прошлом – ягодки и цветочки
заставляли болеть и драться.

В настоящем, не показалось,
меньше солнца и больше яда.
Много раз в голове смеркалось
от рванувшего рядом снаряда,
но! – остался живым, человеком:
не прилипло к тебе дурное.
Счастье – собрано по сусекам,
обновлённое и родное.

Бродишь, думаешь, что же это?
Как же так, по какой причине
дарит свой поцелуй поэту —
простофиле и дурачине —
каждый день, наделённый светом,
разукрашенный добрым словом?

Со счастливым, твоим, билетом
можно думать о чём-то новом,
силы пробовать в разных формах,
не ругая себя за промах,
не боясь пауков и грома,
ни простуды, ни перелома.

Инструменты – в твоих руках,
счастье прячется в пустяках,
в сердце ветер раздул угли…

– Это весна, Маугли.

Не смей себя привязывать к столбу,
в который раз, как брошенного зверя,
не паникуй, срываясь на мольбу,
в победный дух предательски не веря.

Молчи, молчи, покуда не взята
в погоне героиня сновидений —
желанная до крика высота,
за чередой болезненных падений.

В короткий час не ври, не пустословь,
в глаза смотри, целуй до одуренья.
У каждого есть право на любовь,
воспользоваться им – не преступленье.

Снаружи – олимпийский стадион:
с препятствиями бег, прыжки, метанья.
Внутри – вокзал, оплёванный перрон
и треплющие нервы опозданья.

Не счастлив тот, кто видит только тлен,
чужую грязь и липкие пороки,
и трудно тем, кто хочет перемен:
они всегда по жизни одиноки.

Лежат цветы на каменной плите,
стихи, рисунки, свечи, сигареты…
А наверху, на взятой высоте,
тревожат струны павшие поэты.

Да так, что слышно каждому внизу…
Кто знает наизусть слова, аккорды,
сквозь стены дней, смахнув крылом слезу,
настраивает сердце на рекорды.

Терпи, молчи, прикусывай губу,
не вздумай стать тяжёлым и усталым.
Иначе – как, привязанный к столбу,
поднимешь флаг над громким пьедесталом?

В силе тела – сила духа.
Аксиомы, теоремы —
ни к чему, романтик лютый,
с тихой бомбой на плечах.
И послушница, и шлюха —
из одной экосистемы.
Целый, рваный, ровный, гнутый —
в одинаковых лучах.

Все мы, люди, шестерёнки
в жизни – сложном механизме.
С головой своей не дружен,
мой герой – лиричный пёс —
не привык стоять в сторонке,
в беззаботном оптимизме.
Он кому-нибудь да нужен,
а кому? – другой вопрос.

Неприглядные мотивы,
бесполезные сужденья,
стихотворные размеры
и сюжеты – близнецы…
Уничтожил негативы,
сбросил дату дня рожденья.
Лейтмотив новейшей эры —
непрерывный суицид.

Долго, коротко ли мчится
пёс за счастьем трёхколёсным,
и – догонит ли, алкая?
Аритмия и мозоль.
И корова, и волчица
на него глядят с вопросом:
и зачем ему такая
беспокойная юдоль?

Странный, глупая дворняга,
по заботам и поступкам,
он, по-дикому лохматый,
в куст репейника залез!
Баламут и кочевряга,
машет хвостиком-обрубком,
полоротый, поломатый,
провоцирует эксцесс.

Все мы, люди, шестерёнки,
чем прочнее, тем – дороже.
Обездвижен и завьюжен
мой герой, да пёс бы с ним…
Но валяется в воронке,
и надеется, что, всё же,
он кому-нибудь да нужен.
Нужен именно таким.

Пусть банально, избито, но – всё ж,
коротка наша жизнь и одна.
Всё равно упадёшь-пропадёшь…
Ускоряет исход слабина.