Лия Аштон - Поцелуй среди песчаных дюн

— Какая гадость, — скривилась Мила.

— А я жду не дождусь, — бесстрастно произнесла Эйприл.

Они с Эваном активно пытались завести ребенка. Эйприл так обычно и отвечала — «Мы активно пытаемся», если кто-то бестактно спрашивал о детях.

Причем говорила это так, словно они занимаются сексом, раскачиваясь на люстре.

У них действительно была люстра, под сияющим светом которой на обеденном столе Эйприл уже разложила целую коллекцию вечерних платьев.

— Просто чтобы ты знала, — объявила она, — я тоже не одобряю. Он доведет тебя до слез.

— Я думала, ты разозлишься еще больше, — призналась Мила.

Эйприл пожала плечами.

— Ты поступила мудро, поведав мне об этом путем эсэмэски. И я вылила всю злость за тебя на Эвана.

— Прости.

— За то, что досталось Эвану? Или за то, что ты собираешься увидеться с папочкой?

— За Эвана, — пояснила Мила. — Не за отца. Я должна с ним увидеться. Не могу иначе.

Эйприл склонила голову набок. Ее длинные светлые волосы были собраны в высокий пучок.

— Хм… я это уже проходила. Ты перерастешь это.

Мила понимала, что спорить бессмысленно. Она была на два года младше Эйприл и на пять — Айви, и обе страдали от убеждения, что знают, как устроить жизнь Милы.

Между тем Эйприл сыпала именами дизайнеров одежды, хотя ни одно из них ничего не говорило Миле. Ее внимание привлекла самая темная ткань — темно-темно-синяя, — желанный контраст среди «пресных» пастельных тонов.

Платье сидело великолепно, и Мила с неописуемым удовольствием крутилась перед зеркалом в гостевой комнате Эйприл.

Сестра просунула голову в дверь.

— О, какая прелесть! — восторженно выдохнула она, и Мила улыбнулась. — Я могу запостить фото в?…

— Нет, — отрезала Мила и засмеялась.

Себу еще не доводилось бывать наверху, в квартире Милы. Здесь было очень мило. Квартира представляла собой небольшое жилое пространство с кухней, расположенной у большого окна с видом на усаженную деревьями улицу. Мила пробормотала что-то о том, чтобы он чувствовал себя как дома, пока неслась вверх по лестнице впереди него с еще влажными волосами, разметавшимися по плечам, и в купальном халате, стянутом узлом на талии.

Себ отправился на кухню, проводя рукой по бледной гранитной столешнице. Мила явно делала здесь ремонт. Кухня была простой, но современной, удобно расположенной среди оригинальных широких деревянных половиц, высоких плинтусов и изысканно украшенных карнизов. Стена жилища, за которой находился его собственный магазин, была голой — сочетание красного кирпича, известки и оставшихся участков искусно нанесенной штукатурки. С потолка свисал простой черный светильник в индустриальном стиле, а жилая площадь была со вкусом обставлена низкой винтажной мебелью.

На улице почти стемнело, зажглись фонари. Себ посмотрел на часы.

— Мы опаздываем, — сказала Мила за его спиной.

Себ повернулся к ней — и слова, которые он собирался произнести, застыли на губах.

Он совершенно не ожидал, что, стоя на кухне в темно-сером костюме, будет чувствовать себя, как на свидании. И потрясенно пялиться на Милу.

Она надела темно-синее платье из мягкой ткани, которая окутывала ее талию и изгибы грудей, оставляя плечи голыми и спадая с ее бедер. Ее волосы выглядели иначе, чем обычно, — гладкие, блестящие и откинутые с лица — так, чтобы акцент приходился на сияющие голубые глаза и ярко-красные губы.

— Это платье Эйприл, — пояснила Мила, небрежно разглаживая ткань на бедре. — Мне показалось, хорошо сидит.

— Ты явно скромничаешь, — заметил Себ, и Мила слегка покраснела.

— Спасибо, — бесстрастно произнесла она.

Все так же деловито Мила взяла клатч, и Себ вызвал такси. Спустившись впереди него по лестнице, она заперла магазин. Так Мила и держалась всю дорогу к маленькому кинотеатру рядом с пляжем, — который, очевидно, и вдохновил авторов фильма, — а потом и на подступах к красной ковровой дорожке.

Там-то Мила и застыла на месте. Ее уверенный размашистый шаг и оживленная болтовня стихли.

Вдоль улицы были припаркованы автомобили-фургоны всех местных телеканалов. За камерами собралась внушительная толпа, наблюдавшая за прибывающими гостями. Блейн Спенсер, может, и не относился к числу звезд первой величины, но, судя по огромным афишам у входа, в фильме снималась подающая надежды австралийская актриса — известная настолько, что о ней слышал даже Себ.

Себ машинально потянулся к Миле, желая поддержать ее под локоть, но она отстранила его руку, твердо заверив:

— Я в порядке. Правда. И не собираюсь снова рыдать на твоем плече.

Себ иронично усмехнулся. Ничего удивительного, что она тоже вспомнила тот день рождения.

— Мое плечо — в твоем распоряжении, если потребуется.

— Приму к сведению, — улыбнулась она. — Но я — уже не прежняя неуверенная в себе девчонка.

Я — взрослая, и готова к выходкам, возможно, самого эгоистичного и ненадежного родителя на свете. Я знаю, на что иду.

Себ открыл было рот — но ничего не сказал.

— Тогда почему я согласилась на это? — будто прочитала его мысли Мила. — Видимо, мне надо отработать эту тему, чтобы наконец-то перестать отвечать на его звонки.

Себ кивнул, хотя ровным счетом ничего не понимал.

— Что ж, давай просто сделаем это?

Улыбка померкла, и что-то изменилось в решительном взгляде Милы. Она глубоко вздохнула и расправила плечи.

— Пойдем.

Без Айви, Эйприл или ее матери рядом ни один из репортеров на красной ковровой дорожке не признал Милу как часть семьи Молинье. Это вполне ее устраивало — она не горела желанием обниматься со всеми этими звездами, которых могла привлечь громкая фамилия.

Айви приходилось поддерживать знакомство с богатыми и знаменитыми из-за работы, а Эйприл всегда нравилась эта компания, и она стала любимицей светского общества. Обе сестры чувствовали бы себя здесь непринужденно, они бы точно знали, что сказать, как улыбнуться, как позировать фотографам.

Впрочем, ее отец не был широко известен, поэтому у Милы был шанс избежать всеобщего внимания.

Ее мать никогда не откровенничала насчет Блейна. Мила лишь знала, что у них был бурный роман, который в свое время сопровождался чем-то вроде скандала: еще бы — наследница миллиардера-горнопромышленника и голливудский сердцеед!

Но с тех пор минуло больше тридцати пяти лет. Старая история. И ни одна из них — ни ее мать, ни ее сестры — ни разу не проболтались об огромной трещине в отношениях с ее отцом журналистам. В сущности, вообще никому.

Даже на той памятной вечеринке по случаю ее шестнадцатилетия, когда, вопреки своему желанию, Мила согласилась на дорогущее торжество с множеством гостей, единственными, кто знал о ее отчаянии по поводу отсутствия отца, были Себ и Стефани.