Соль Решетникоф - 160 шагов до тебя

– Неудавшийся экономист, – сникла я.

– Вот! Чисто теоретически, шансов у тебя никаких. Если только бабушка не свалится на голову, а маманя твоя не решит с ней вдруг помирится.

– Какой там! – испугалась я так, что решила сменить тему разговора. – О своей матери и слышать ничего не хочет. Кстати, у родичей осенью розовая свадьба.

– Бабка, небось, посылочку пришлет по случаю?

– Она может, но мать снова ее на помойку выбросит. Даже ключи от почтового ящика у деда забрала.

– Не открыла ни разу?! Ужас! Категоричная. А я так хочу за границу! Отец снова документы в посольство подал. Так что держи за нас кулаки.

Я пожала плечами, ибо не представляла, как можно уехать в неизвестную страну, где говорят на непонятном тебе языке, и жить какой-то чуждой жизнью.

– Ну, вот скажи, какой толк от мерседеса в этом кишлаке? – У подруги проблем с самооценкой никогда не было. – Чисто теоретически, в Штатах у меня больше шансов устроить свою судьбу.

– Ну, не знаю. Может, Леонардо мне никогда и не встретить… Но я буду о нем мечтать!

Конечно, Анька права. Кто посмотрит на провалившегося на экзаменах очкарика?

Папа вскоре подарил мне плакат с фрагментом фестиваля, и с тех пор Леонардо жил вместе со мной в одной комнате и даже пел из кассетного проигрывателя, а я нежно гладила холодное изображение на двери, целовала. И мечтала.

Васильки… Не помню, кто в тот день принес васильки, но среди важных, пышных и пёстрых букетов других цветов, украшенных яркими лентами, этот маленький букет был почти незаметен.

В тот вечер мы ждали возвращения мамы и папы. Они уехали в Самарканд отмечать семнадцать лет совместной жизни. Как и полагается на розовую свадьбу, я и дед готовили для них сюрприз: букет из семнадцати роз и торт «Прага». На это я потратила два часа труда и годовой запас нервных клеток, потому что дед все это время крутился рядом и не переставал задавать вопросы:

– Ты точно знаешь, что сахару ровно стакан? – Он то садился на красный диван-уголок, то заходил с другой стороны квадратного белого стола и садился на табуретку. – А сгущенку положила? Ты уверена, что им понравится?

– Как по-твоему, дед? – пробовала я отшучиваться, ибо меня смешила его излишняя озабоченность. – Ты же сам говорил, что я в бабушку Сашу и что у меня ее гены, – напомнила, поправив очки, скользящие по вспотевшему носу.

– Бабушку! Променяла меня на тосканские сигары! Теперь госпожой стала, мать ее! – выругался он, отошел к окну и отодвинул занавеску. Именно таким я запомню его: стоит, согнувшись, выглядывает кого-то, а сквозь редкие волосы светятся капельки пота на лысине.

Уже стемнело, а родителей все не было. Я начала нервничать. Около девяти часов вечера раздался телефонный звонок. Ответил дед. Он говорил отрывисто, потом положил трубку на рычаг и на мгновение затих. Затем медленно пошел мне навстречу, словно его хватил инсульт, и ноги превратились в деревянные ходули. Рот деда скривился, задергался, он забормотал что-то бессвязное:

– Ассолька… Там… сейчас баба Нюра… Беда-то какая! – Он схватился за сердце и сполз на стул около стола, где я еще возилась с тортом.

– Что дед? Что?? – закричала я.

– Авария. Скорая… Но поздно, – еле слышно ответил он и также тихо заплакал.

На большой скорости в «Жигули» родителей врезался внедорожник, за рулем которого был наркоман под кайфом. Виновник аварии остался жив, хотя ему и ампутировали пальцы правой руки, а вот родители погибли на месте. Деда вызвали на опознание, меня же брать с собой он наотрез отказался: «Оставайся дома. Вдруг госпожа позвонит».

Дед уехал с соседом, папиным другом, а в нашу квартиру черным айсбергом тут же вплыла баба Нюра, подруга деда и наша соседка по лестничной клетке:

– Бледная какая. Поплачь, поплачь. Лучше будет.

Что она говорит? Я посмотрела на нее отрешенно. Что происходит? В голове какой-то вакуум. Мозг еще не понимает новой реальности, из-за этого я словно стала механической куклой, не способной испытывать какие-либо эмоции.

– Нормально я, баб Нюр. Все хорошо, – нелепо улыбнулась, а сама не к месту подумала: «Наверняка точно так же она утешала деда, когда того бросила бабушка».

Следующие три дня прошли, как в тумане. Приходили соседи, знакомые и просто чужие люди. Выражали соболезнования, приносили цветы. Кто-то оставлял конверты, дед засовывал их во внутренний карман пиджака. Я молча кивала, принимала их объятия, но не чувствовала при этом совершенно ничего. Старалась лишь привыкнуть к мысли, что родителей у меня больше нет. Потом снова пришла баба Нюра, приготовила поесть. Достала из холодильника бутылку водки и мамины любимые рюмки. Меня это задело: почему она вдруг распоряжается на нашей кухне? Но тут зазвонил телефон. Трубку взял запыхавшийся дед. Он только что вернулся. Говорили, вроде, обо мне. Ко мне подошла баба Нюра и протянула чашку с чем-то темным:

– Не ешь ничего так хоть попей. Со смородиной.

Я обвела взглядом квартиру. Незнакомый парень сдвигал бордовые кресла к стене. Чужие женщины принесли две деревянные скамьи и теперь расставляли стулья. Баба Нюра закрывала белыми простынями зеркала на стенке из мореной березы, потом принесла из спальни подушку, будто собиралась укладывать меня спать. Взбивая ее, сказала:

– Ишь, сама позвонила. Как чувствовала! Завтра к похоронам обещала быть.

Глядя на ее мясистую родинку над верхней губой я безучастно переспросила:

– Она?

– Любительница легкой жизни. Бабка твоя, кто же ешчё?

– Понятия не имею.

– А я имею!

Баба Нюра снова рассказывала, что я слышала от нее уже множество раз:

– Раскулаченных с Оренбуржья в Ташкент тогда отправляли. Отец ее еще тот бунтарь был. Сказал: ни хозяйства, ни дома своего не отдаст. Так и сделал. Во-от. Дак его сразу и расстреляли. А жену с четырьмя детишками сюда-то и сослали. Бабка твоя была маленькой самой. Двое-то ребятишек померли в дороге. Во-от, – Баба Нюра пожевала губами, мясистая родинка так и запрыгала у меня перед глазами. – Мать её больше замуж так и не вышла, а потом и вовсе выпивать стала. Мы-то с бабкой твоей на одной улице росли, знаешь? Они вечно голодные да сопливые бегали. Ну, соседи кто хлеба даст, кто накормит, ешчё чего. Потом Санька-то в школу пошла. Во-от. Смышленая такая, особливо в математике, языках там. Вечерами-то училась, днём работала вовсю. Ну, в институте с дедом твоим познакомились. Во-от. На последнем курсе поженились. Дочку ему родила. А потом ее как подменили. И что у ней только в голове-то было? Никому не известно. Улетела в командировку, да так оттуда и не вернулась.

– Баб Нюр, зачем сейчас-то?