Анна Дубчак - Ираидин пансион

— Ты так смотришь на меня… Я изменилась, сама знаю. Вот как уехал Липатов в Москву, так у меня все и полетело кувырком. Антона-то он устроил в Суворовское училище, а я осталась одна. Он, конечно, как отец, правильно поступил: я не смогла бы дать ему ничего… Знаешь, Липатов помогает мне до сих пор, да только не нужны мне его переводы. Я сама зарабатываю, — она усмехнулась, — водкой вот приторговываю, прибыльное дело, знаешь…

Она погрустнела, и взгляд ее, обращенный в прошлое, остановился, замер и словно повис в воздухе.

— Тихо здесь… — сказал Андрей и вывел ее таким образом из оцепенения. Она осторожно оглянулась и приложила палец к губам:

— А кому шуметь-то? Нет никого, понимаешь, нет. Всех схоронила. Сначала Дениса Михайловича, а потом Ираиду, она, видать, с тоски померла, ведь у нее, кроме Дениса, никого не было. Приезжали родственники его, откуда-то с Севера, даже на кладбище не сходили, деньги за похороны, правда, вернули мне, а потом всю ночь что-то искали в его комнате, долго искали, мебель двигали, стучали, гремели, как ненормальные, а утром, не попрощавшись, уехали. — Она перевела дыхание, и губы ее задрожали. — Я же тебе самого-то главного не рассказала! Помнишь Зоеньку? Ведь у нее, оказывается, сын есть, представляешь?! Ты уехал, и вскоре письмо пришло на ее имя. Не знаю уж, что было в нем, да только целые сутки она не показывалась, даже про кошек своих забыла. А следом и посылка пришла. Опять на ее имя, но без обратного адреса. Она долго смотрела на ящик, смотрела, а потом и говорит Денису: открой, мол, руки дрожат. А там лекарство и кофта. Она вроде бы и обрадовалась, но странная это была радость… Сразу после посылки Зоенька и слегла. Ты понимаешь, мы же все думали, что сын у нее либо помер, либо сидит. Тут здоровый свихнется, а что про больного-то человека говорить. Она же себе по телефону жизнь придумывала, все знали, но молчали…

Дина всхлипывала по-бабьи, громко, надрывно.

— Она все внучку ждала… Хочешь, я покажу тебе ее комнату? Нас под снос, так вишь — никого не вселяют. Ну, пошли-пошли, я там ничего не трогала, прихожу иногда, поплачу-поплачу, и легче становится.

Большая темная комната, железная кровать, стол, табурет, швейная машинка, детская кроватка, диван с полкой, а на ней детские игрушки, слоники.

— Открой чемодан, не бойся…

— Зачем? — не понял Андрей. — Нехорошо как-то.

— Открой, я тебе говорю!

Он поднял крышку и увидел сложенные аккуратно новые платья, школьную форму, кружевные воротнички, ленты.

— Она свою Машеньку уже в школу отправила. — Дина плакала уже навзрыд. Успокоившись, ушла в комнату и принесла оттуда две полные рюмки.

— Давай выпьем за встречу.

— А гости?

— Да-а… Я их толком-то и не знаю. Уснули кто где, притомились… Ну а ты-то как?

— Нормально: семья, дети. Я здесь проездом, Дин. Не мог не заехать. Яблочек вот на станции купил… Скажи, ты хоть вспоминала меня?

— А тебе оно надо? — Она усмехнулась. — Вспоминала, конечно. Но ты слишком уж чистеньким был, правильным, крахмальным, что ли… С тобой трудно.

Она вдруг поднялась и выглянула в окно.

— Подожди минутку, я мигом! — Она сняла с двери кофту, в которой Андрей узнал индийскую, и ему стало жутко, скинула тапки и обула старые резиновые боты. Все это она проделывала привычными, заученными движениями. Достала пакет с рыбой и ушла. Со двора послышался ее громкий, чуть хрипловатый голос:

— Пришли, чертово отродье! Налетай — подешевело! И нечего тут, Василий, хвостом крутить, сожрал целую рыбину и отползай, пока на лапу не наступила!