Магдалина Шасть - Просто ты меня не любишь

Накануне договариваемся провести с Сашкой вечер в какой-нибудь бане. Благо, день рядовой: вторник, так что вряд ли испытаем затруднения с заведением, куда-нибудь да влезем.

Дело ближе к зиме, поэтому проводить время вместе абсолютно негде, а мой Санек очень нервничает, что финансовые дела идут хуже некуда. Собираемся совместно снимать квартиру, но… Не знаю. Последнее время, видимо из-за недостатка секса, мой любимый периодически изводит меня необоснованной ревностью и устраивает тупые истерики. Возможно, я начинаю сомневаться в своем выборе. Но без него… Без него вовсе тоска.

– Лель, а в каких ты сейчас трусиках? – слышу я его волнующий баритон в телефонной трубке, но ответить не могу. Блин, как меня бесят эти, типа, эротические намеки, когда в квартире полно народа. Если что, трусики на мне самые обычные, хлопчатобумажные, серые в розовых звездочках, но еще и не вечер.

– Спасибо, – отвечаю я нарочито громко, пытаясь обойти маму, взбивающую на кухне тесто для оладий, и стремлюсь уединиться в туалете, – Я не могу сейчас говорить.

– Кто опять в сортире? Задрали! Чо вы жрете на своих гулянках, что срете по полчаса? – милый батя.

– Чего это ты не можешь? Кто там у тебя? Чо за мужик, мля?

– Я дома вообще-то. Отец. Кто еще?

– Я не верю тебе! Ты где?!

– Саш, сколько можно? – я уступаю туалет роднуле.

– Саш-Саш, тьфу! – смачный плевок отца с громким бульканьем исчезает в унитазе, – С хорем своим опять! Оторваться не может!

– Кто там у тебя?!

– Да она б и ночами к нему таскалась! – включается в разговор мамуля, – Гордости нет. Тьфу. Воспитывали-воспитывали. Вот. Дожились.

– Вы нормальные, не? Мне четвертый десяток пошел! Саш, не могу я говорить.

– Вот именно! Четвертый десяток, а мозгов нет!

– Мам, что не так-то? Ты вообще меня вне брака родила, мне и тебя теперь носом тыкать?

– Да, родила. Но я замуж вышла. Я семью сохранила. Я… я…

– Счастлива?

– Не твое дело! Счастье ей подавай. Семья – это работа! Семья – это ответственность. Счастье ей.

– Мы жрать-то будем сегодня?! – взбешенный отец, злой и красный, от того, что не может нормально поссать, с ноги распахивает дверь туалета и истошно орет на рассуждающую о счастье мать.

– Пап, у тебя проблемы?

– Нет у меня никаких проблем!

– Ну я же вижу, что ты злой. Пописать не можешь? Не скрывай!

– Все нормально у меня! И ссу я нормально.

Снова пиликает мой телефон. Сашка. Пора ставить на беззвучный.

– Да, Саш.

– Вот так со мной, да?! Вот так?! Не нужен?! Не желаешь со мной говорить, да?! Это я с тобой не буду говорить! Поняла?!

Короткие гудки. Досада.

По опыту знаю, что эта тишина ненадолго. Вот такой, вот, день рожденья. А еще даже не вечер. Я тихонько скулю.

Питаемся мы с родителями раздельно, чтобы не обременять себя лишними обязанностями и обозначить границы двух, типа, автономных семей. И хотя это было исключительно моим решением, исходя из опыта извечной бытовой грызни, папа по этой части высказался еще более категорично и запретил мне даже высовывать из комнаты свою рожу, пока он изволит поедать пищу. Продукты для торжественного ужина я предусмотрительно закупила еще вчера, но нужно немного подождать. Чуть позже мне будет официально разрешено поставить вариться картошку и яйца для салатов без риска отгрести очередную порцию словесных пинков и подзатыльников.

Опять мигает экран агрессивно вибрирующего мобильного. Выключить его нахрен, послать этого сумасшедшего ко всем чертям и снять квартиру самой…

– Леля, не бросай меня! Прости меня, пожалуйста! У тебя же сегодня день рождения! Я же так тебя люблю! – вот так новости, – Мы сегодня встречаемся? Обязательно встречаемся! Слышишь?

Вспомнилось, как Сашка радовал меня все это лето. Как возил на речку купаться, как жарил вкусные, собственноручно маринованные шашлыки из свиной шеи и ребрышек, как укутывал ножки теплым пледиком, как был нежен и заботлив. А уж страстные объятия на капоте в густых зарослях смородины под птичий гомон… Ох. Так ли жалко тебе, Леля, сказать, какого цвета на тебе трусики?

– Ты кастрюлю кому оставила? – неожиданно врывается в мою уже слегка эротически настроенную жизнь взбешенный отец, – Слуг здесь нет!

– Вы сегодня решили окончательно обосрать мне праздник? Поедите, я займусь своими кастрюлями! Своими кастрюлями, своею картошкой! И тарелками своими!

– Чо за мужик там у тебя?! – Сашка.

– Опять она с ним по телефону трындит! – отец.

– А-а-а!!!

– Иди, кастрюлю мой!

– Да помою я свою кастрюлю! Моя кастрюля! Кто ее еще будет мыть?

– Нет тут твоего ничего!

– Это моя, блин, кастрюля. Моя! Моя!

– Стас, да ее это кастрюля! Что ты нервы всем треплешь?! Достал ты уже, орешь! Что соседи о тебе скажут? – неожиданно выручает меня, уже трясущуюся от невысказанной злости, мама.

– А, твоя, да? А, ну ладно, – резко успокаивается отец и отвлекается на мамин крик, – Да ты достала! Я в своей хате! Хочу ору, хочу не ору. Поговори мне еще! Распоясались, – папины карие глаза, похожие на смородиновые бусины, уже вовсю святятся детским задором. Он обожает провоцировать вспыльчивую и обидчивую мать.

– Да ну тебя!!! Идиот.

– Пап, ты водочку будешь со мной? – шепчу я заговорщицки, решив воспользоваться родительской стычкой в собственных интересах, – Посраться-то всегда успеем.

– Доча, водочку-то буду. Только смотри, чтоб мамка не увидела. Орать будет.

– Не будет. Я ей шампанского налью.

– О. Это я тебя за это уважаю. Давай борщечка тебе тарелочку. Будешь? С говядинкой?

Ми-ми-ми. Пожалуй, сегодняшний вечер я спасу.

– Сидят они, бухают! Два сапога пара. Пьяницы.

– Мам… ну, день рожденья же. Садись с нами.

Как же я устала! Как же я устала вечно объясняться и оправдываться, прозябая в этих холодных стенах родительской сталинки. Но ресурсов для съемного жилья нет вовсе. Едва-едва на себя и ребенка, чтобы одеться, чтобы более-менее питаться, а, между тем, юридически я имею право ровно на половину этой квартиры… А самое главное, нет моральных сил. В одиночестве, возможно, я совсем не выживу. Как будто перебитая. Дышу, хожу, делаю вид, что смеюсь, а в душе помойка, кромешная вонючая помойка.

Вся беда началась тогда, когда я решила, что могу летать. С детства убогое, испуганно ползающее по земле существо, с огромным трудом вдруг встало на ноги, взмахнуло куцыми крыльями и, не спрашивая у умудренных суровым опытом родичей разрешения, полетело к солнцу.

Без спроса закружила с разведенным, если по-русски. Замуж позвал – пошла без сомнений. Хуже всего, что влюбилась в это чудище горбатое, солнышком называла.

Только солнце-то наше, кто ж знал, по закону вселенской подлости, лампочкой накаливания оказалось. Да и перегорело. Однажды вечерочком. И плюхнулась птица счастья на холодные камни, смешно вытянув гибкую шею под сакраментальное “мы ж говорили!” да не сдохла, а лишь переломала себе все, что могла, и тут же, в соседней канаве притаилась, от боли едва слышно воя, но сжимая зубы, чтобы зиму холодную пережить, не сильно привлекая внимание самолюбивых хищников. Да не тут-то было.