Валентина Кострова - Проданное Счастье

– Я принесла тебе обед, – в кабинет без стука, без приглашения, как к себе домой, заходит Никольская.

Последнее время Маша навязывает свою заботу, хотя я ее об этом не прошу. Была мысль, что она пытается «забронировать» вакантное место возле меня, но как мельком подумал об этом, так и забыл. Думать о других женщинах мне не приходит в голову, смогу ли когда-нибудь посмотреть на другую – большой вопрос.

– Спасибо, но я не голоден, – последние три дня я ничего не ел. Не хотел. Держался на одном кофе. Вчера вечером прилетела Вера Семеновна.

Она тоже отказалась остаться в доме, мы жили в одном отеле. Мы не смотрели друг другу в глаза, боялись показать свои чувства. И не разговаривали по душам, не обнажали свою боль при посторонних. Мою боль ничто не могло унять: ни алкоголь, ни никотин, ни ночные катания по городу. Даже сон, в котором бы мог забыться, не призываю, потому что мне снится один и тот же кошмар: разбитая машина, рука Эли, темные волосы Эмилии и белое лицо Эльмира.

– Еще несколько дней в таком режиме, и от тебя даже тени не останется, – Маша ставит на стол пакет, вытаскивает контейнеры. – Я понимаю твою трагедию, но нужно жить, Натан.

Оставляю свое мнение при себе. Меня мало кто сейчас поймет. Под озабоченным взглядом Никольской заставляю себя открыть первый контейнер. Запах еды вызывает приступ тошноты. Беру стакан с водой, делаю глоток.

– Когда похороны? – молодая женщина присаживается на стол, сочувствующе на меня поглядывает. Чтобы не видеть этого взгляда, полного жалости, беру вилку и начинаю есть. На ее вопрос не отвечаю. Я пока сам ничего не знаю.

– Теща прилетела?

– Да, – Маша тяжело вздыхает от моего нежелания разговаривать, просто смотрит, как я ем. Я в это время размышляю о планах. Сегодня с Верой Семеновной поедем в поселок. Нужно пересилить себя и зайти в дом. После похорон я его выставлю на продажу. Жить в том месте, где все пропитано Элей, где стены все еще хранят смех детей – лучше в аду гореть, чем каждый день приходить домой и понимать, что никто не встретит, никто не крикнет «папа», никто не поцелует.

Никольская не выдерживает горького молчания, оставляет меня одного. Как только за ней закрывается дверь, отодвигаю от себя коробки с едой и откидываюсь на кресле, прикрыв глаза.

Мне остается час, чтобы набраться мужества и двинуться по дороге, по которой я три дня не езжу. Особенно напрягает то, что придется проезжать место, где случилась авария. Сейчас день, светло, но ничто не сотрет из моей памяти тот роковой вечер.

– Вам туда нельзя! – слышу голос Лены, своей секретарши. Выпрямляюсь, готовясь к визитерам, которых не жду. Мои клиенты согласились подождать пару дней, деликатно поняв причину моей временной нетрудоспособности.

В кабинет первой врывается полноватая женщина с ярким макияжем. Следом за ней идет мужчина в черном пальто, оценивающим взглядом осматривая кабинет.

– Добрый день, чем могу вам помочь? – привычка улыбаться меня не покидает даже в такой момент, когда улыбаться нет сил.

Женщина без приглашения плюхается на стул возле стола, ее спутник садится на другой свободный стул. Люди среднего класса, привыкшие всего в жизни добиваться нахрапом, скандалом и громким голосом. Интересно, кто они?

Приподнимаю бровь, выразительно бросаю взгляд на наручные часы. Мое время дорого стоит, бесплатно я не консультирую.

– Мы родители Аркадия.

– А Аркадий – это кто? – беру ручку и чистый лист бумаги. Запишу данные и кому-нибудь поручу дело этих людей.

– Аркадий Зиновский, – услышав эту фамилию, медленно кладу ручку на стол, поднимаю глаза. Зиновский – тот самый водитель-лихач, который три дня назад несся по трассе. Недоделанный «шумахер» пошел на обгон и вылетел на встречку, по которой в это время ехали в машине Эля и дети. Лобовое столкновение, машины отлетели друг от друга, как шарики пинг-понга.

– И? – многолетняя юридическая практика научила прятать свои эмоции, научила изображать нейтралитет. Вот и сейчас я стараюсь обуздать гнев, который не поддается никакому контролю.

– Вы Левин? – женщина явно в семье главная, мужчина все это время сидит рядом и отмалчивается. Киваю в знак согласия. – У нас к вам предложение. У мальчика вся жизнь впереди, давайте не будем ломать его будущее.

– Будущее? – эхом переспрашиваю, стискивая руки в кулаки. – У моих детей будущего теперь нет, – посетительница вздрагивает от моего ледяного тона и опускает глаза, но тут же их вновь вскидывает.

– Я понимаю ваше горе, но вашим детям уже не помочь, а моему сыну еще жить. Он домашний ребенок, ему нельзя в тюрьму, его там покалечат. Мы тут с мужем собрали деньги в качестве моральной компенсации, – достает из сумки пухлый конверт и кладет его передо мной.

Усмехаюсь, опускаю взгляд на белый лист перед собой. Такие ситуации мне не в новинку. Люди готовы душу дьяволу продать ради своей выгоды, ради смягчения приговора. Сейчас я ненавижу уголовный кодекс всеми фибрами своей души. Самый максимальный срок, который светит Зиновскому, – это семь-девять лет и лишение прав до трех лет. Вот такой наш гуманный кодекс. За смерть троих людей парень отсидит в тюрьме примерно девять лет, а если будет хорошо себя вести, не буянить, то его могут досрочно освободить. Он будет дальше жить, радоваться, садиться за руль, а я буду жить с дырой в сердце, без какой-либо надежды увидеть просвет в своем мраке.

– Заберите деньги, – ручкой подталкиваю конверт к хозяйке, – Они мне ни к чему. Ваш сын понесет наказание за ДТП, я сделаю все возможное, чтобы срок был максимальным. За убийство моей жены и двоих детей он должен быть приговорен к смертной казни, но как юрист я понимаю, что это невозможно: на нее в России мораторий. Вашему сыну светит самое большее девять лет. Вы его будете видеть на свиданиях, писать письма, разговаривать по телефону, ждать его освобождения. И обязательно дождетесь этого счастливого для вас дня, а у меня этого дня никогда не будет. Моя жена и мои маленькие дети с того света не вернутся. И, если на этом все, покиньте, пожалуйста, мой кабинет.

Женщина тяжело дышит, мнется, порывается что-то сказать, но так ничего и не говорит, к моей радости. Ее муж до сих пор не проронил ни слова, сидит рядом, смотрит по сторонам, теребит полу пальто. Еще несколько секунд сидят на стульях, первой поднимается дама, следом мужчина. Она осторожно забирает конверт. Под моим немигающим взглядом выходят из кабинета. Заглядывает Лена, с тревогой смотрит на меня.

– Все хорошо, Лена, – встаю из-за стола, застегиваю пиджак. – Наведи здесь порядок, пожалуйста. Меня сегодня не ждите. Завтра заскочу, – беру с вешалки пальто, прохожу мимо секретарши.

Сейчас в отель за тещей, потом в дом, который перестал быть домом. За одно мгновение он потерял для меня всякую ценность.