Светлана Курилович - Если Господь призовёт тебя…

Для Березина день наступил в двенадцать часов: именно в это время он позвонил в нашу дверь. Открыла мама. Дима вежливо поздоровался и спросил меня – я уже была готова и последний раз проверяла причёску, глядя в зеркало.

– Привет, – он широко улыбнулся. – Идём?

– Да.

– Познакомь нас, Поля, а то как-то неловко, – сказала мама.

– Мама, это Дима Березин, мы учимся в одной школе; Дима – это моя мама, Таисия Павловна.

– Очень приятно, – слегка поклонился Дима.

– Мне тоже, – ответила мама.

Я потащила с вешалки свою новую куртку, но Дима опередил меня, снял её сам и подал мне. Я неловко вдела руки в рукава, запутавшись в подкладке, натянула осенние туфли на толстой подошве и вышла, оглянувшись на маму: она, всё с той же тихой и грустной улыбкой, смотрела мне вслед.

Мы пошли на остановку: в нашем районе кинотеатр давно не функционировал, превращаясь по очереди то в магазин, то в зал игровых автоматов, то в склад. На данный момент он вообще пустовал. Мы поехали в недавно открывшийся развлекательный центр «Вертолёт». По дороге мы говорили о школьных новостях, о том, что Маргоша – классная директриса, что историчка придирается, а Удава, которая и у них вела русский с литературой – полный отстой.

Что мы смотрели в кинотеатре – я плохо помню, потому что все мои мысли были заняты соседом справа. Димка купил билеты на хорошие места, а не на последний ряд, как я втихаря надеялась, и мы смотрели фильм, как вполне приличные люди. Помню, что я была в каком-то необыкновенном напряжении, всё ждала, что он возьмёт меня за руку или хотя бы положит свою руку на спинку моего кресла. Я даже правую руку положила на подлокотник и не убирала весь фильм.

Но Березин сидел, уставившись в экран, и невозмутимо жевал попкорн, запивая его кока-колой. Меня стало одолевать беспокойство, которое ещё больше усилилось, когда мы вышли из кинотеатра.

– Тебе какие фильмы нравятся? – спросил он.

Я замялась. Вообще-то мне нравились старые советские фильмы, но свои пристрастия я скрывала, знали об этом только близкие подруги – Ксюша и Марина – другим я говорила: мистика, или мелодрамы, или боевики. Стоило ли говорить правду Димке? Поймёт ли он, не будет ли смеяться?

– Мне нравятся старые фильмы, особенно про войну, – всё-таки сказала я.

– Правда?! – воскликнул он. – Потрясающе, но мне тоже! Особенно я люблю совсем старые, например, «Два бойца» с Марком Бернесом!

– Это где он поёт «Тёмную ночь»?

– Точно!

– А мне нравятся «Летят журавли» и «Чистое небо».

– «Чистое небо» – это вроде как про лётчика? – он наморщил лоб. – Его вроде сначала репрессировали, а потом оправдали и дали орден?

– Ну да.

– Слушай, ты на меня больше не обижаешься за вчерашнее? За то, что я тебя сплетницей назвал?

– Нет, что ты!

Остаток пути мы провели, мило беседуя о старом кино. Когда мы подошли к моему дому, и я обречённо подумала, что уж сегодня-то он меня точно не поцелует на прощание, Димка неожиданно спросил:

– У тебя есть брат или сестра?

– Нет, а почему ты спрашиваешь? – удивилась я.

– У меня тоже нет, – сказал он. – Но сегодня мне показалось, что я провёл день с младшей сестрёнкой, такой симпатичной и забавной! Ну, что? Пока? Мне пора в библиотеку!

– Пока, – потерянно сказала я и, еле сдерживая слёзы разочарования, поплелась на четвёртый этаж.

Вот так. Оказывается, всё это он проделал из простой вежливости, а я ему вовсе и не нравлюсь! Вернее, нравлюсь, но только как сестра.

– Вернулась? – спросила мама. – Интересный был фильм?

– Так себе, – буркнула я.

– А этот Дима очень хороший мальчик! Вежливый такой!

– Это точно! – язвительно подтвердила я.

– Вы давно дружите? – продолжала любопытничать мама.

– Мы не дружим!

– Как так? – не поняла она. – Вы же в кино вместе ходили!

– Ну и что? Сходили. Это вовсе не значит, что мы друзья!

Я сердито повесила ни в чём не повинную куртку и пошла в свою комнату.

– Поля, что случилось? Вы поссорились? – встревожилась мама.

– Нет! – я закрыла дверь перед самым её носом.

– Но, Полюшка, я же вижу, что ты расстроена! – мамин голос звучал глуховато из-за закрытой двери.

– Всё нормально! – крикнула я, потом, чувствуя, что она так не успокоится, открыла дверь, обняла её и сказала. – Всё хорошо, просто он не обратил внимания на новую куртку… А сейчас мне пора делать уроки, нам много по алгебре задали, и ещё контрольный срез завтра по русскому…

Я поцеловала маму в усталую щёку и села за стол. Мама (я это спиной чуяла) недоверчиво посмотрела на меня:

– Я схожу к тёте Оле в гости, если захочешь поесть – обед на плите.

– Угу.

– И посуду вымой.

– Хорошо.

Наконец дверь закрылась, и я осталась наедине со своим разочарованием.

– Вежливый! – фыркнула я. – Это он, оказывается, за вчерашнее извинялся!

Хотелось заплакать, но слёз не было, наверное, потому, что кроме разочарования я чувствовала ещё и злость на него. Поэтому, немного пошмыгав носом, я открыла свой дневник (да, да, в то время я, как, наверное, все девочки на свете, вела дневник, которому доверяла свои самые тайные переживания) и написала:

– Привет, мой любимый дневник! Сегодня самый плохой день в моей жизни: меня пригласил в кино Митя Березин! Ты спросишь, что тут плохого? А то, что я подумала, что нравлюсь ему, а он, представляешь, назвал меня сестрой! (Тут я поставила восклицательный знак, потом подумала и поставила ещё несколько)!!!!!!! Ну, неужели я не могу хоть немного понравиться ему?!!! Ведь я люблю его уже много лет, а он меня даже не замечал до вчерашнего дня… Я, как дура, напялила новую куртку (при воспоминании об этом меня бросило в жар), а он даже не заметил… (До меня никак не могло дойти, что Дима и не знал вовсе, что это новая куртка, он видел-то меня всего второй раз в жизни). В общем, жизнь кончена! Что теперь делать – не знаю.

На этой оптимистичной ноте я поставила точку, закрыла дневник, открыла тетрадь по алгебре и с ненавистью уставилась в учебник – делать не хотелось ни-че-го!

– Какая разница, получу я завтра двойку или нет, если жизнь кончена? – пришла в голову не лишённая практицизма мысль.

И я решила не делать алгебру. Зато пробудился аппетит – видимо, духовные страдания не отменяют потребностей организма – и, взяв «Унесённых ветром», я отправилась на кухню. Мама никогда не разрешила бы есть и читать, но сейчас её не было, поэтому я могла делать всё, что мне вздумается, или ничего не делать, что, в общем-то, одно и то же.

Незаметно подобрались ранние осенние сумерки, мягкие и уставшие; я вспомнила, что обещала помыть посуду, потом решила вымыть пол, с удовольствием протёрла пыль и полила цветы, словом, мама, вернувшись, обнаружила меня начищающей зеркало в прихожей и сильно удивилась.