Василий Арсеньев - Джек-потрошитель

– Мой отель. Кэбмен доставит вас по нужному адресу. Прощайте, Альберт, – или как вас теперь зовут?

– Прощайте, Чарльз, – провожая его взором, сказал незнакомец, потом он поднялся с места и выкрикнул в спину уходящему господину. – В прошлый раз я так и не сказал вам, а теперь говорю – спасибо…

Осанистый господин остановился на мгновенье и, не оборачиваясь, продолжил свой путь.

На другой день с перрона вокзала, откуда накануне отправился гроб с телом покойной королевы, он вошел в купе первого класса и, затворив за собой дверь, сел на кожаный диван у окна. Вскоре поезд тронулся, унося его на запад, – туда, где был его дом. Сказались двое суток, проведенных в Лондоне, городе не самых приятных воспоминаний, – в те дни и ночи он так и не сомкнул глаз. А потому теперь под мерный стук вагонных колес, сам того не замечая, мирно забылся сном…

Однако пробуждение его было тревожным. За окном мелькали унылые сельские пейзажи «старой доброй» Англии. Поезд, по-прежнему, шел на запад. Но теперь в купе наш господин был не один. Некто в черном плаще с капюшоном, надвинутым на глаза, сидел напротив него. И, видимо, уже давно там находился.

«И когда он успел войти? Сколько же времени я проспал?» – подумал осанистый господин, залезая рукой в карман пиджака, – в поисках своих часов. Но когда он уже потянул за цепочку, вдруг раздался необычайно скрипучий голос незнакомца:

– Сейчас два часа пополудни. Прошло ровно тридцать минут, как я вошел в это купе, – сообщил тот, умолкнув.

– В самом деле, – взглянув на циферблат, засвидетельствовал осанистый господин. – Ровно два часа. Значит, проспал я больше часа. Странно…

– Почему? – осведомился незнакомец.

– Простите? – покосился на него осанистый господин.

– Почему из ваших уст вылетело это слово – «странно»? – спросил у него попутчик.

Тот нахмурился и не сразу отвечал:

– Просто, обычно я сплю очень чутко, а теперь пропустил столько остановок.

– Видимо, вы очень устали, – с сочувствием проговорил незнакомец.

– Не без этого, – отозвался осанистый господин и спохватился. – Простите. С кем имею честь?

– Извините. Я не представился. Меня зовут Лем, – сказал его попутчик.

– Лем? – как-то недоверчиво проговорил осанистый господин. – И все? Просто – «Лем»?

– Видите ли, там, где я живу, не принято, как у вас, давать длинные пышные имена. У нас в почете скромность, – сказал его попутчик.

– Да, и где же такие места? – полюбопытствовал осанистый господин. – Я бывал во многих краях…

– Знаю, знаю, – вдруг перебил его собеседник. – Мне все о вас известно! О вашей службе в Южной Африке, об экспедиции в Палестину, о Суакине, о Сингапуре, наконец.

– Простите, – изменился в лице осанистый господин, приподнимаясь со своего места. – Мы с вами знакомы? – осведомился он и тотчас получил неясный ответ:

– В некотором роде…

– Это как же понимать? Может, вы все-таки откроете мне свое лицо?

– Боюсь, если я вам покажусь, вы меня, еще чего доброго, за дьявола примите!

– Это отчего же? Ваше лицо настолько уродливое?

– Скажем так – оно не привычно для вашего взора. Видите ли, условия, в которых мы с вами выросли, сильно разнятся…

– Вы, верно, думаете, есть что-то, чего я в своей жизни еще не видел? – мрачно усмехнулся осанистый господин. – Милостивый государь мой, смею вас заверить в обратном. Я прошел через ужасы войны. Я не раз глядел в лицо смерти. А вы полагаете, что теперь что-то может меня напугать?

– А как же то, что вы видели во сне, – разве эти грезы вас не испугали? – возразил Лем.

– Я не знаю, что видел во сне. Я не помню, – огрызнулся осанистый господин, побагровев.

– А я знаю, – заявил Лем, – во сне вы видели тех женщин, лица которых до сих пор стоят у вас перед глазами…

– Каких женщин? Что вы несете? – повысил голос осанистый господин, почувствовав, как холодный пот заструился по его спине.

– Сейчас вы пытаетесь под маской злобы и отрицания скрыть самое обычное для людей чувство – страх, – продолжал Лем. – И это вполне нормально. Вы ведь религиозный человек, не так ли? Прихожанин англиканской церкви. Всегда вели истинно пуританский образ жизни. Так что нет ничего удивительного в том, что во снах вам являются эти женщины. Это голос совести! Но, поверьте, я вас вовсе не осуждаю за то, что вы сделали тогда, тринадцать лет назад, осенью 1888 года…

Осанистый господин впервые за долгое время, действительно, испытывал чувство страха, да такого, что граничил с диким ужасом. Подобного не случалось с ним даже в дни последней войны, где он командовал дивизией, потерпевшей жестокое поражение в схватке с бурами. Но и теперь хладнокровие не до конца оставило его. Он постарался скрыть свое волнение и спокойным тоном отвечал:

– Я не знаю, кто и что вам наговорил обо мне. Но меня вы не знаете. Все это лишь ваши необоснованные догадки!

– У вас говорят – «чужая душа – потемки», – слегка усмехнулся Лем, – а мое призвание – блуждать в этих потемках. Не думайте, что сможете что-то утаить от меня. Потемки вашей души весьма напоминают трущобы и мрачные кривые улочки лондонского Уайтчепела…

Пятница. 31 августа 1888 г. 2:30

Ночь стояла темная. Кроваво-красное зарево полыхало на небе. На Уайтчепел-роуд, дороге, освещенной тусклыми газовыми фонарями, царило некоторое оживление. Люди, идущие по тротуару, останавливались, чтобы посмотреть на ночное зарево, и, качая головами, говорили:

– Не иначе как в доках Альберта горит… В который уже раз!

Среди тех, кого в столь поздний час занесло на Уайтчепел-роуд, было немало мужчин, прослывших за добропорядочных семьянинов, – теперь они, шатаясь, возвращались в свои дома из близлежащих пабов и прочих увеселительных заведений, которыми пестрел этот район Лондона. Одних сюда влекло стремление отдохнуть от тяжелых трудовых будней, других – желание развеять скуку или вырваться из оков привычного и опостылевшего до тошноты существования, – то чувство, которое хотя бы раз одолевало всякого лондонца викторианской эпохи, какой бы примерной ни была его жизнь прежде.

По возвращении домой этим мужчинам предстоит пережить сцену, полную слез и упреков. Сначала супруги будут спать по отдельности. Но потом пройдет немного времени, все уляжется. И жизнь войдет в прежнее привычное и скучное русло… Женщины викторианской эпохи редко решались на разрыв отношений из-за неверности своих мужей. Правда, бывали и исключения из этого правила…

На пересечении Уайтчепел-роуд с Осборн-стрит, прислонясь к стене здания, где на фасаде красовалась надпись «Grocery», стояла женщина в красно-коричневом длинном свободном пальто, из-под которого виднелось коричневое платье, выглядевшее совсем новым, а также шерстяные и фланелевые юбки. В ту ночь она выпила больше обыкновения и теперь испытывала страшный позыв к рвоте, которому не в силах была сопротивляться. И тогда ее вывернуло наизнанку, – прямо на тротуар, под ноги проходящего мимо господина, – тот, отряхиваясь, назвал ее «грязной шлюхой» и вскоре скрылся из виду. Женщина, которая, будучи пьяной, плохо понимала, что вообще происходит вокруг и где она находится, двинулась наугад, – вверх по Осборн-стрит, когда ее окликнули.