Хелена Томассон - Грузинский роман

– Это что, жопа?

– Нет!

– Такая маленькая пизда?!

– Да!

– Давай по-другому, пожалуйста, – попросил.

Вниз, к центральному выходу из ботанического сада, мы возвращались, обнявшись. Вход был один, а выход совсем другой. Оказалось, что спортсмен в первый раз за десять лет изменил своей жене.

– Почему? Зачем? – спросила я.

– Я заметил, какой у тебя фантастик фигура, когда шел мимо, и очень захотел, не мог остановиться.

Поскольку мы оба точно знали, что больше никогда не увидимся, оснований для сомнений ни в первом, ни во втором утверждении у меня не было.

…Впрочем, год назад со мной уже было подобное приключение, но до секса тогда дело не дошло. Пришло время рассказать, почему я два года подряд летала в Грузию.

Дело в том, что мои родители жили там до моего рождения. Меня зачали в портовом городе Поти, расположенном в Колхидской низменности. Я знала, что в Украину моя мать прилетела уже на девятом месяце беременности и попала в киевский роддом чуть ли не прямиком с самолета. И вот, спустя много лет после детства, которое я часто проводила у бабушки в Поти, мне страстно захотелось посмотреть на современную Грузию. Нарастающая сила этого желания стала притягивать ко мне ситуации и людей, чем-то с этой страной связанных.

Сначала был художник Косоворот. Мы познакомились в мастерской, где моя подругажурналистка собиралась взять у него интервью, а я – сделать снимки для ее статьи. Вообще-то мне хотелось познакомиться и посмотреть его картины. Однажды я прочитала его прелюбопытнейшее интервью деловому изданию – разговор о живописи и жизни. Там же было несколько изображений картин – роскошных полуабстракций с мощными, яркими и кровавыми, но едва ли угадываемыми мною образами. Меня также впечатлило в том интервью, что из киевского хулигана, который спускал на трамваи зажженные покрышки машин с Печерских склонов, привязывал к палке ампутированную кисть руки, найденную на мусорке в Октябрьской больнице, вырос не только нормальный человек, но и знаменитая личность, яркий художник. В интервью он настаивал, что только из хулиганящего мальчика и может вырасти мужчина, в то время как из послушного – пустое место, тряпка. Это было как раз то, что меня в жизни на тот момент не на шутку беспокоило. Мой сын теми днями вдребезги разнес петардой новый унитаз. Это было кульминацией, завершившей целый ряд его прочих «достижений». Когда я приходила домой с работы, меня у подъезда частенько поджидала целая группа представителей общественности, иногда с милицией. Старушки-соседки рассказывали о прошедшем дне: об обстрелянной пластмассовыми пулями из винтовки машине, о сброшенном на голову милиционера с балкона пятого этажа полиэтиленовом пакете, наполненном водой. Старушки хотя и неодобрительно журили, но обороняли мальчишку от разъяренных водителей и милиционеров. Посмеивались – «влучил, так влучил, хорошо, что фуражка была» – насчет точного попадания в голову пакета с водой. Я уж думала, приплюсовывая к хулиганским пакостям прогрессирующую ненависть к учебе в школе, что моего сына ждет исправительная колония, и это в лучшем случае. Но после прочтения интервью Косоворота я стала размышлять, а хочется ли мне вырастить мужчину, которым будет легко манипулировать.

И вот мне неожиданно представилась возможность познакомиться с интересным человеком, известным художником, да еще и увидеть его картины не в репродукциях. Подруга-журналистка должна была встретиться с ним в мастерской. Однако в тот день все мешало нашему знакомству. Я катастрофически опаздывала на встречу. Дорожные пробки то и дело блокировали мне путь, и неожиданно отключился мобильный телефон. Впервые за три года он сломался! Я не могла сообщить о своем опоздании, а адреса мастерской не знала. При этом я подводила подругу, ведь добиться встречи с художником ей было не так уж и легко ввиду его скептичного отношения к журнальногазетной братии. У нее не было фотоаппарата, так как она полагалась на меня. В том месте, где мы с ней условились встретиться, спустя час никого, кроме меня, не было. Тогда я зашла в первую попавшуюся дверь ближайшего здания и оказалась в салоне красоты. Попросила воспользоваться их городским телефоном. Меня еще ждали, продиктовали адрес, объяснили путь. Поблагодарив девушек обещанием заняться своей красотой в их салоне, я отправилась на встречу. Художник Косоворот, вероятно, заметил ее и без салонной обработки. Через несколько дней после интервью и фотосъемки он стал звонить и приглашать на встречи. А мне было не до него. У меня вдруг разгорелся давно длившийся роман. В тот период со мной вообще много чего происходило. Но в итоге личная жизнь моя оставалась неопределенной. И еще через некоторое время я с чистым сердцем приняла предложение художника выпить кофе. На почве Грузии мы и сошлись по-настоящему. Тема эта возникла случайно, и за ее обсуждением незаметно пролетели несколько часов в кафе. Косоворот, оказавшись превосходным рассказчиком, поведал множество историй из своей жизни, связанных с Грузией. Оказалось, и в горы Кавказа ходил в походы – высоко забирался и надолго, целые месяцы проводил там с таким же сумасшедшим товарищем. А еще он подолгу останавливался и даже жил в грузинской столице. Появились там у него, конечно, друзья, которые после распада СССР потерялись, кто-то эмигрировал в дальнее зарубежье, кто-то умер. Была у Косоворота подруга, знаменитая в то время в Тбилиси певица, которой по утрам поклонники приносили вино, сыр, цветы в ее красивый гостеприимный дом. Он был молод, опьянен всеми этими подношениями щедрых грузин, ее поклонников. А она с удовольствием делилась угощением с друзьями и гостями. Все они были молоды, свободны и веселы. Диск той певицы, подаренный мне, я буду слушать еще несколько лет. Также Косоворот рассказывал о своем умении готовить хинкали, хачапури, о грузинских винах и сырах, приятельстве с несколькими грузинами и многом другом. Он рассказывал так вкусно, как мог бы это делать только гениальный рассказчик, и он им, бесспорно, был. Моя любовь ко всему грузинскому получила новую подзарядку, а к художнику Косовороту я почувствовала особое расположение. Мне тоже было что рассказать ему. Хотя бы про бабушку, которая умела варить жгучее лобио и пресную мамалыгу из кукурузной муки. Рассказывая это, я вспомнила слово «гоми», которое не слышала два десятка лет. Именно так называла бабушка мамалыгу. Я рассказывала художнику о своих каникулах в Грузии. О том, как пасла в лесу двух бабушкиных поросят, как собирала ежевику, которой было столько, что я не могла донести ведро из лесу до дома. Как однажды на нашем огороде грузины вырезали ночью весь мак. Рассказывала и вспоминала все больше и больше. Художник был первым в череде моих «грузинских случаев», знакомств и событий. Затем, вскоре после моей встречи с Косоворотом, впервые в Киеве было заявлено о фестивале грузинского кино.