Паскаль Лене - Анаис

Молчание господина директора продолжалось, с каждой секундой еще больше углубляя пропасть, разверзавшуюся под девочкой.

Эти минуты тревоги определили судьбу Анаис. Маленькая пленница только что была ввергнута в странный мир, чрезвычайно похожий на тот, который только что покинула, но где все стало ей тайно враждебным. Она уже понимала, что ей не убежать: тяжелые бронзовые двери закрывали все выходы, а ключи были у мсье Чалояна.

Полено вдруг вспыхнуло, взметнув до потолка сноп света; девочка вздрогнула. Мсье Чалоян улыбнулся и наконец заговорил.

«Я вижу, что вы сожалеете о своих кражах, – мягко сказал он. Выждал несколько секунд и добавил: – Я хотел бы предоставить вам способ искупить свою вину».

Напрягшись от надежды, Анаис сильнее вцепилась в подлокотники кресла и стала ждать. Но мсье Чалоян, все так же пребывая в задумчивости, лишь заметил ей, что у нее грязные руки, все в чернилах. К нему снова вернулся нетерпеливый тон.

Он встал с кресла, заставил подняться Анаис и потащил ее в ванную. Он стоял в проеме двери, пока девочка мыла руки. Потом подошел к умывальнику, изучил намыленные ладони и раздраженно сказал: «Трите сильнее. Сильнее!»

Анаис уверяла, что трет так сильно, как только может. Она удерживала рыдания. Разве мсье Чалоян не видит, что она старается изо всех сил, покорно, преданно? Разве не чувствует, что она в самом деле стала послушной?

Он взял пемзу с края ванны и принялся сам отчищать один за другим пальцы девочки. Удивленная такой участливостью, Анаис теперь испытывала смешанные чувства унижения и смущенной благодарности.

Мсье Чалоян постарался, чтобы возобладало унижение. «От вас пахнет потом», – сказал он вдруг с отвращением.

Грубым жестом он схватил Анаис за руки и подставил ее ладони под кран. Потом отодвинулся от нее, проворчав: «Вы что, вообще не моетесь? Ведь в пансионе есть душ!»

Потерявшись от стыда, девочка взяла висевшее рядом полотенце и стала вытирать руки. Директор тихим голосом продолжал высказывать ей свои упреки. Она не различала слов, потому что вода уже лилась в ванну, словно кипя от гнева. Анаис видела только этот гнев и презрение. До нее не доходило, что ванна-то, между прочим, наполняется. Она продолжала вытирать руки, втянув голову в плечи, плотнее сжавшись в комочек, чтобы меньше вонять. Если бы она могла, она вытирала бы руки всю ночь, повернувшись спиной к этому мужчине, который считал ее грязной, отвратительной, а она не решалась даже взглянуть на его отражение в зеркале над умывальником.

Когда он окликнул ее, она застыла, стиснув руками полотенце, не оборачиваясь и не поднимая глаз к зеркалу.

«Вам что, уши грязью залепило?»

Она отважилась взглянуть: мсье Чалоян ждал ее около почти наполнившейся ванны. Если бы тут не было этого человека, с какой охотой она укрылась бы в горячей воде, задернув между собой и остальным миром занавеску из пара.

«Не оставаться же нам тут всю ночь, мадмуазель. Ко мне придут люди».

Анаис подошла. Мсье Чалоян ждал гостей. Он не мог терять времени. Как только он вошел в класс, для маленькой воровки все стало странным и тревожным. Зато упреки этого человека, его презрительный и раздраженный тон были вполне понятны и успокоили ее. Когда Анаис подошла достаточно близко, мсье Чалоян взялся двумя пальцами за вырез джемпера и подергал, сказав: «Снимайте-ка!»

Девочка передала кофточку директору, который не пожелал ее держать и отбросил подальше, на плиточный пол, с гримасой омерзения.

«Снимайте это все!» – повторил он все тем же тоном отвращения. И поскольку Анаис колебалась, взявшись за первую пуговицу на блузке, – туман в ее голове был еще плотнее, чем пар, поднимавшийся от наполненной ванны, – мсье Чалоян воскликнул: «Да разденетесь вы или мне самому вас раздевать?»

Она начала машинально расстегивать блузку. Потом расстегнула молнию на юбке, и та упала к ее ногам.

«Сначала снимают обувь, мадмуазель. Как же вы неопрятны».

Перепугавшись, девочка подтянула юбку и прижала локтями к бедрам. Потом, сев на корточки, расшнуровала ботинки.

Директор не отводил от нее глаз. Он рассматривал каждую ее черточку, но лицо его по-прежнему выражало такое отвращение, что Анаис сняла носки и трусики, боясь только одного – плохо пахнуть и причинить неудобство мсье Чалояну. Она перешагнула через край ванны и укрылась в воде. Вся ее стыдливость сосредоточилась на болезненной мысли о том, что ей следует постараться не распространять вокруг себя свой тяжелый запах. Непристойность ситуации выражалась в отвращении, которое ей внушало собственное тело. Она, наверное, воняла так сильно, что господина директора тошнило. Она все еще не смела на него взглянуть. Но догадывалась, что он не сводит с нее глаз, не может оторваться от зрелища этого живого ужаса, отмокавшего в горячей воде, словно грязная тряпка.

Впервые в жизни она оказалась голой перед мужчиной. Но взгляд директора немедленно пронзил тонкую и нежную оболочку из кожи и выставил на холодный свет лампы все, что скрывалось под этой оболочкой – грязь, слизь, экскременты, вонь, вонь! Мсье Чалоян приказал ей раздеться, и она повиновалась. А как иначе? Пугающее сознание того, что она голая перед мужчиной, который ее рассматривает, не пропуская ни одного уголка ее беззащитного тела, отступило перед гораздо более ясной, так сказать, логической мыслью о том, что воровка была попросту разоблачена. Она больше не могла ничего скрыть от господина директора. Если бы он захотел, он смог бы разглядывать все самые потаенные складочки. Она вытерпела бы такой долгий и такой подробный обыск, если бы это было ему нужно. У нее не было никаких прав. От нее воняло.

Мсье Чалоян протянул ей мыло и мочалку. Она стала намыливаться, сидя, наклонившись вперед, в покорном отупении, медленными движениями сомнамбулы.

Директор быстро потерял терпение. Он скинул пиджак, засучил рукава рубашки и забрал у девочки мочалку. «Вставайте! Ну! Вставайте!»

В несколько минут Анаис надраили с макушки до пяток. Движения мужчины были сильными, быстрыми, грубыми. Он снова как будто выполнял неприятную работу. Девочка не противилась. Ее кожа порозовела и пылала. Стыд жег ее с головы до ног. Но от этого жара она понемногу обретала уверенность. Теперь-то она чистая?

Мсье Чалоян вернул ей мыло и приказал самой помыть «интимные места». Поскольку девочка стояла в нерешительности, непонимающе глядя на покрытый пеной кусок мыла на своей раскрытой ладони, мужчина снова прикрикнул гневным тоном: «Мне и это сделать?»

«Но, мсье…» – начала было девочка.

Это были первые ее слова с того самого момента, как она прошла в ванную за мсье Чалояном. Она и хотела бы возражать, возможно, защищаться, но обволакивавший жар лишал ее всех сил, отнимал дыхание.