Паскаль Лене - Анаис

Винсент бросает на меня вопросительный взгляд. Я знаю, чего он ждет. С чего бы мне ему отказывать? Это действительно была Анаис, хорошо, допустим. Прежний аромат Анаис, неугасающее желание обнять ее и наполнить ее собой, как она позволяла это делать другим, всем своим поклонникам, вообще кому угодно, потому что все на свете могли ею обладать. Кроме тебя, Винсент. Она ни разу не обхватила твою поясницу своими ногами, позволив тебе войти в нее со смехом, со смехом ребенка, который постоянно совершает одну и ту же большую глупость и никогда не устает это делать.

– Вот видишь, – Винсент торжествовал. – Ты тоже узнал ее. Это она, это правда она.

На его простодушие я ответил:

– Так ты знаешь эту девочку?

– Знаю, – заявил он тоном, исключающим всякие возражения.

– Я вижу.

– Что ты видишь?

– Ты даже ни разу с ней не говорил.

– Говорить надо с гитаристом. С ней можно провести час за пятьсот франков. Это он делает ей карьеру.

Моя ошарашенность от такого цинизма наткнулась на иронический взгляд. Так вот на чем он меня подловил! Ну что ж, мой дорогой Винсент, сведем наши счеты!

– И часто ты имеешь дело с этим господином? – поинтересовался я.

– Это для других.

– Откуда мне знать? Ты мог измениться.

– Разве можно измениться до такой степени!?

У меня из груди вырвался смех. Этого смеха Винсент ожидал: я могу насмехаться сколько угодно, его это тоже забавляет. Что ж, пускай!

– Такой человек, как ты, – сказал я, – действительно остается таким, как есть, на веки вечные.

– У Анаис тоже был свой гитарист, – напомнил он мне.

– Не я. И ты прекрасно знаешь, что я об этом думал.

– Да ладно! Вы с Жеромом были два сапога пара, а Анаис возила вас с собой на каникулы на деньги своих клиентов.

– Нет! Не меня.

– Неужели? Может, ты бежал позади машины или спал у кровати на коврике?

– Откуда тебе знать? Тебя-то там не было, мой бедный друг.

– Не так уж это трудно себе представить!

Да, правда, это Жером привел Анаис на авеню Анри-Мартен. Конечно, он стал первым ее любовником, первым в списке, в который каждый вскоре смог вписать свое имя: Анаис говорила «да», а Жером смотрел в другую сторону.

Я уже полгода жил у Винсента. Как я уже сказал, он сам пригласил меня заполнить свое одиночество после отъезда столового серебра и картины Коро. Но со мной квартира все еще оставалась очень тихой. Квартиранта и хозяина с его приступами симпатии разделял коридор в двадцать метров длиной. Я слышал, как скрипит паркет, и прежде чем Винсент появлялся на пороге, успевал создать видимость напряженной и неотложной работы. Книги и словарь всегда лежали раскрытыми. Сверху я разбрасывал тетрадки и листки, сплошь покрытые заметками. Иногда я даже действительно работал.

Наверное, я показался Винсенту слишком молчаливым, и в конце первой четверти появился Жером – как раз вовремя, чтобы подготовить встречу Рождества. Он учился на скульптора в Академии изящных искусств. Он всегда знал, к чему приложить руки. Ничего общего с Винсентом, зубрившим свои учебники по истории, или со мной, страдавшим в то время от жуткой мигрени, вызванной попытками разобраться в «Феноменологии духа». Жером принес с собой веселье. Благодаря проигрывателю и джазовым пластинкам, веселье в наших трехстах квадратных метрах стало бить через край. Он приводил друзей, которые обычно оставались на полночи. Приводил девушек, распределявшихся по спальням и остававшихся до позднего утра. Жером был хороший парень, на свой, особый манер: он бесцеремонно пользовался моей электробритвой и таскал у меня чистые рубашки, но зато охотно давал поносить свои вещи. У него было больше девушек, чем сменного белья. Это были такие же студентки, как мы, или фотомодели из ателье, или африканские официантки из бара, только что открывшегося на улице Бюси. Короче, к часу ночи, вне зависимости от цвета кожи, подружки Жерома становились тем, кем надо. Мне часто было некогда справиться об их именах, и если я что и помню о них, то уж точно не цвет их глаз. Винсент ничего не говорил. Он уходил еще до полуночи и запирал свою комнату на ключ. Играл роль скромного и снисходительного хозяина. Чересчур снисходительного. Удалялся, давая понять, что он здесь лишний. Такова была его манера веселиться. Его собственная манера. Как у людей, которые всех замучают, повторяя при этом: «Только обо мне не беспокойтесь!» Мне это не нравилось. Я не раз всерьез собирался уйти. Черт с ней, с квартирой! Но Винсент угадывал мое раздражение и находил способ вновь завоевать мою дружбу. А Жерома не мучили угрызения совести. Его задачей было пировать и приводить девушек. К тому же Винсент его к тому поощрял и наверняка пользовался этим на свой манер. Вот и все!

Анаис пришла однажды утром, потому что она ничего не делала, как все. Дверь ей открыл я. Было уже совсем светло. Все дрыхли в спальнях или на креслах в гостиных. Анаис была подружкой какого-то «Патрика» или «Патриса», который играл на рояле и которого Жером якобы пригласил к нам прошлым вечером. Я сказал ей, что этой ночью у нас никто не играл на рояле, но она может поискать своего Патрика или Патриса и, если найдет свою собственность среди спящих, разбросанных по всей квартире, может ею воспользоваться. Она быстро нашла свою собственность. Это был Жером.

Она осталась у нас. Вскоре установилось молчаливое соглашение о том, что она – подруга Жерома, хотя непостоянный характер часто перебрасывал свою хозяйку из одной спальни в другую. Винсент смирился с этим отступлением от нашего закона, по которому девушки должны были к полудню собрать манатки. Он, правда, сначала возражал, но Жером пригрозил уйти, если у него заберут «его» Анаис: тут не гостиница, черт возьми! Все могут приходить и уходить свободно, по своему усмотрению. Винсент уступил. Я гораздо позже понял, что он был влюблен в Анаис. Он сам еще об этом не знал. Не хотел знать. Долгое время он боролся с этой очевидностью, как и со многими другими.

Винсент высадил меня перед отелем на рассвете:

– Ты знаешь, где меня найти.

Я не ответил. У меня не было ни малейшего желания увидеться с ним снова. Свои загадки и ребусы он мог оставить при себе: все это туфта, теперь я был в этом уверен.

Он имел наглость представить меня мужику с гитарой. Художник художника поймет, не так ли? И демонстратор девушек сердечно протянул руку известному писателю – в этом сомнения нет – и тайному любителю подростков. Гражданин знал свое дело. И спокойно готовился со мной торговаться. А Винсент на все это смотрел.

Какое отношение это имеет к Анаис, дурак ты несчастный? Да, ей было всего семнадцать, а нам? Жером сколько угодно мог строить из себя донжуана: каждую неделю он писал домой маме, а за чаем съедал пряник, который она пекла для своего мальчика. Ты никогда ничего не понимал. Особенно когда и понимать-то было нечего. Да уж, это было выше твоего понимания!